Том 4. Часть 1. Послевоенные годы в странах Европы, 1919-1929

Несколько лет спустя появилась «Атлантида», самое рискованное предприятие, на которое отваживался французский кинопрокатчик во время кризиса, то есть когда требовалось большое мужество, чтобы не отступить…»

Риск, конечно, был. Но, видимо, Луи Обер пошел на него не раньше чем узнал о первых реакциях на фильм. В конце июня 1921 года в рекламных объявлениях об «Атлантиде», показанной в субботу 4 июня в Гомон-палас с триумфальным успехом», еще не упоминалось имени Обера: этот «грандиозный суперфильм» был передан «Пижару и К⁰», которые пользуются исключительным правом демонстрировать его во всем мире».

Как видно, Обер рискнул истратить два миллиона на «Атлантиду» лишь после того, как успех фильма был обеспечен. Но он заключил чрезвычайно выгодную сделку. После двух недель монопольного показа в Гомон-палас фильм был включен в программу только что открытого на Бульварах «Мадлен синема». Там он не сходил с афиши в течение пятидесяти двух недель — рекорд, который был побит в этом зале лишь спустя двадцать лет фильмом «Дети райка» Марселя Карне.

Теперь Обер уже мог выдавать себя за спасителя французского кино и заставил написать (рекламное объявление «Синэа», директор Тедеско, 9 февраля 1923 года):

«В 1918 году набирает силу американское кино; занимает свое место шведский фильм; пытается не отстать итальянский кинематограф, и уже появился на горизонте немецкий. Что же оставалось делать нам? <…>

Однако один человек верил в французскую продукцию. Он спас ее, обеспечив жизнь — и какую прекрасную жизнь! — шедевру, который не мог найти покупателя. Мы должны сказать во весь голос: купив «Атлантиду» и выпустив ее в свет, мсье Луи Обер сделал благородное дело. Тем лучше для него и для коммерческой морали, что одновременно он заключил и выгодную сделку».

По правде сказать, этот человек с круглым лицом и подстриженными «на американский манер» усиками, еще недавно торчащими как «велосипедный руль», объяснил напрямик, как он понимает свою роль благодетеля общества, журналисту Андре Лангу, пришедшему в 1923 году взять у него интервью:

«Нас обвиняют в том, что мы не умеем тратить деньги, когда это требуется. Но я готов истратить сколько угодно, лишь бы потом получить доход. С кинематографом все очень просто… Посмотрите, вот два ящика — один для доходов, другой для расходов; а вот маленькая, таинственная шкатулка, где расставлены карточки с указанием, во что каждый фильм мне обошелся и сколько принес дохода. И далеко не всегда лучшие из них приносят больший доход…

Нас упрекают — в чем? В глупости наших сценариев… А кто упрекает? Деятели театра? Мсье, у меня три зала, и я должен поставлять в каждый по одной картине в неделю, то есть почти полтораста картин в год. Каждую неделю — новый фильм, а неделя — короткий срок, чтобы выбрать, решить, рискнуть. Прежде всего я стараюсь разнообразить программы, чтобы не утомлять тех, кто регулярно, каждую неделю приходит в мои залы. Не могу сказать, что я всегда их удовлетворяю. Нет, это не так. Я получаю множество писем с упреками. Ох, как меня поносят! Вот вам одно письмо, в нем мне говорят: «У вас всегда одна хорошая программа из четырех». Одна из четырех. Ну что ж, я согласен с этой критикой: 80 из 350. Это не так уж плохо! Подумайте, ведь мы не свободны, нас подстерегает цензура. Нам запрещают политические сюжеты, а также картины нравов, как будто кино — это развлечение для детей.

К тому же у нас громадные финансовые затруднения, такие неустойчивые фонды, каких не знает никакая другая промышленность — «Пате консортиум» объявил о 200 миллионах за истекший год, — мы вкладываем очень значительные суммы. Скажем прямо, мы не достигли совершенства, но пусть нам дадут спокойно работать, и пусть всякие советчики, ничего не смыслящие в нашем деле, не твердят нам о чистом искусстве, утонченности и прочей белиберде» [86]

.

В случае с «Атлантидой» два миллиона размножились, и очень сильно. Это был один из редких французских фильмов, проданных во всем мире. Его успех продолжался вплоть до появления звукового кино, когда он был повторен Пабстом с новыми актерами. В 1932 году отпраздновали сорокатысячную демонстрацию фильма, прежде чем он окончательно сошел с афиш. Его посмотрели, наверно, десять или даже пятнадцать миллионов зрителей — поистине исключительная цифра для французского кино той эпохи.

Показанный в 1921 году, фильм и в 1932, и в 1938, и в 1945, и в 1952 годах сохраняет свои достоинства и недостатки, отмеченные еще Деллюком на другой день после премьеры. Сцены в пустыне остаются превосходными даже на контратипах, где утрачивается высокое качество фотографии. Сцены во дворце весьма посредственны, а Наперковская ужасна… И Фейдер был прав (в книге «Кино — наше ремесло»), когда определил вклад своего фильма в французское кино таким образом: