Том 4. Император Португальский. Возница. Предание о старом поместье. Перстень рыбака

Больная смотрит подруге в глаза, чтобы удостовериться, что та ее правильно поняла. Потом она снова откидывается на подушки, а через несколько минут опять впадает в забытье, и перед ее глазами вновь появляется какая-то безобразная сцена, наполняющая ее душу гневом и страхом.

Подруга выпрямляется, она больше не плачет. Ее охватывает сильное душевное волнение, заставившее слезы высохнуть.

— Она хочет, чтобы я послала за Давидом Хольмом!

Казалось, больная пожелала чего-то ужасного. Большую, грубую женщину-капитана Армии спасения охватывает столь же сильное волнение, как и ее подопечную.

— За Давидом Хольмом? — повторяет она. — Но ведь это невозможно. Не можем же мы привести Давида Хольма к умирающей!

Мать больной видит, как лицо дочери вновь приобретает выражение гневного судии. Она глядит вопросительно на двух растерявшихся женщин.

— Сестра Эдит хочет, чтобы мы послали за Давидом Хольмом, — объясняет капитан, — но мы не знаем, следует ли это делать.

— За Давидом Хольмом? — спрашивает мать. — А кто такой Давид Хольм?

— Один из тех, с кем сестре Эдит пришлось немало помучиться. Но Господу было неугодно, чтобы она сумела наставить его на путь истинный.

— Быть может, капитан, Господу угодно возыметь над ним власть в эти последние часы ее жизни?

Мать больной недовольно глядит на них.

— Вы распоряжались моей дочерью до тех пор, покуда в ней оставалась хоть искра жизни. А теперь оставьте ее мне в час кончины!

Эти слова решают дело. Подруга снова встает у изголовья постели. Капитан Армии спасения садится на маленький стул, закрывает глаза и начинает тихо бормотать молитву. Остальные еле различают отдельные слова. Она просит Господа, чтобы молодая сестра ушла из жизни без печали и волнений о своих обязанностях и заботах, присущих суетному миру испытаний и скорбей. Но ее, глубоко погруженную в молитву, разбудила подруга Эдит, положив ей руку на плечо. Она мгновенно очнулась и открыла глаза.

Больная снова пришла в себя. Но на этот раз в глазах ее нет кротости и покорности. И на лбу ее по-прежнему лежит печать грозного гнева.

Подруга тут же наклоняется над ней и отчетливо слышит вопрос, в котором звучит упрек:

— Почему ты, сестра Мария, не послала за Давидом Хольмом?

Весьма возможно, что подруге хочется возразить, но в глазах Эдит она читает нечто, заставившее ее промолчать.

— Я приведу его сюда, сестра Эдит, — соглашается она.

Она поворачивается к матери больной и говорит, как бы извиняясь:

— Я никогда не отказывала в просьбе сестре Эдит, не могу этого сделать и сегодня.

Больная закрывает глаза со вздохом облегчения, и подруга выходит из комнаты, где снова воцаряется тишина. Капитан Армии спасения тихо молится со страхом и тоской. Грудь умирающей тяжело вздымается, и мать придвигается поближе к постели, словно хочет уберечь свое несчастное дитя от страданий и смерти.

Через несколько секунд Эдит снова открывает глаза. Лицо ее по-прежнему выражает нетерпение, но, когда она видит, что подруги нет в комнате, и понимает, что ее желание будет исполнено, оно смягчается. Она не делает попытки говорить, но больше не впадает в беспамятство, а лежит с открытыми глазами.

Стукнула наружная дверь, и больная снова приподнимается в постели. Сестра Мария слегка приоткрывает дверь спальни.

— Я не смею войти, — говорит она, — не хочу вносить с собой холод. Не будете ли вы любезны, капитан Андерссон, выйти сюда на минутку?

В этот момент она видит смотрящие на нее с надеждой глаза больной.

— Я не могла найти его, — объясняет она, — но я встретила сестру Густавссон и еще нескольких наших, и они обещали мне отыскать его. Густавссон приведет его сюда, к сестре Эдит, если только найдет.

Едва она умолкла, как умирающая закрывает глаза и погружается в созерцание сцены, занимавшей ее ум целый день.

— Она видит его, — говорит Мария с досадой, но тут же берет себя в руки. — Да будет воля Божия, видно, так надо.

Она тихо уходит в переднюю, и капитан следует за ней.

Там стоит женщина лет тридцати, не старше, с серой морщинистой кожей, жидкими волосами, исхудавшая и изможденная хуже иной старухи. Одежда на ней до того ветхая, что в голову невольно приходит мысль, будто она надела эти лохмотья намеренно, чтобы просить милостыню.

Капитан Армии спасения смотрит на нее со все возрастающим страхом. Самое ужасное в ней не одежда, не преждевременная старость, а неподвижное, застывшее лицо. Эта женщина двигается, ходит, стоит, но, кажется, не сознает, где она находится. Очевидно, ей пришлось так сильно страдать, что душа ее достигла предела терпения: еще мгновение, и ее поглотит безумие.

— Это жена Давида Хольма, — говорит сестра Мария, — я пришла к ним в дом, чтобы позвать его, и нашла ее в таком состоянии. Его я дома не застала, она была одна. Ни на один мой вопрос она не могла ответить ни слова. Я не посмела оставить ее одну и взяла с собой.

— Так это жена Давида Хольма? — восклицает капитан Андерссон. — Я точно видела ее раньше, но не узнала. Что могло случиться с ней?