Том 4. История западноевропейской литературы

Статьи Олара, напечатанные в довольно распространенном и довольно левом, хотя не выходящем за пределы буржуазной политики органе «Quotidien», имели большой отзвук, и Беро почувствовал, что попал в несколько неловкое положение, вследствие чего в том же «Quotidien», в одном из последующих номеров которого Олар поместил затем свою вторую статью, Беро счел нужным напечатать письмо в редакцию¹², весьма знаменательное и, к сожалению, не нашедшее немедленного отклика в буржуазной печати, конечно, не заинтересованной в распространении сведений об этом фактическом отступлении Беро. В статье этой Беро, между прочим, говорит: «Я определенно заявляю, что отнюдь не отрицаю больших выгод, которые принесла с собою Октябрьская революция рабочим и крестьянам России. Я утверждаю только, что подобная же революция на французской почве французским рабочим и крестьянам никакой пользы не принесла бы».

Мне очень хотелось бы дополнить эти силуэты французских ученых (с которыми вполне возможны нормальные отношения не только наших ученых, но и государства) изложением очень содержательных бесед со знатоком России и русского языка — Полем Буайе и с председателем Международного института научной кооперации¹³ г. Люшером; но так как дела, связанные с этими разговорами, выяснятся у меня в Париже лишь при моем обратном проезде, то я оставляю этот материал в стороне и перехожу к некоторому анализу наиболее бросающихся в глаза явлений французского искусства.

V *

Мои молодые друзья из коммунистического журнала «Кларте» охарактеризовали современную французскую литературу такими словами: «Они достигли необыкновенной виртуозности, но они лишены всякого вдохновения».

В применении ко всей французской литературе это звучит, конечно, крайне пессимистично.

Оговорюсь заранее, что я вовсе не согласен с подобным огульным суждением. Но в то же время я должен отметить, что далеко не одни обозленные всей парижской «ярмаркой» юные коммунисты отозвались так о нынешних французских писателях. И от других читателей, критиков и писателей я слышал нечто очень похожее.

Менее всего интересно, конечно, останавливаться на совсем старых писателях, вполне определившихся еще до войны.

Со смертью Анатоля Франса в этом поколении не осталось никого европейски интересного. Я не делаю исключения и для Андре Жида, которого многим хотелось бы возвести в великие писатели. Сейчас очень сильно раздувают только что принятого в Академию неоклассика, ювелира слов и мысли, монархиста Поля Валери. Но вдохновение его в действительности очень жидко, хотя и утончено до гиперкультурной извращенности. Трубят трубы славы вокруг Клоделя, но тем самым поют ему отходную. По-настоящему, он никого более не интересует.

Недавно умер писатель, имя которого, может быть, наиболее характерно для современной французской буржуазной литературы. Это — Марсель Пруст.

Его бесконечный, многотомный роман, озаглавленный: «В поисках за потерянным временем»¹, отличается действительно выдающимися достоинствами внутреннего и внешнего импрессионизма. В огромной массе типов, положений, образов, фраз — попадаются вещи тонкие, прочувствованные, прекрасные. Но просто невозможно примириться с духом невыносимого снобизма и лакейского низкопоклонства перед аристократией, которым прежде всего набит весь пухлый роман. Претит и чрезмерная тщательность в разборе мелких переживаний, заставляющая автора по двести страниц посвящать болезненному переживанию заурядного факта переутомленным с детства, ипохондрически вялым героем.

Пруст по-своему большой писатель, и многие его страницы очаровывают хрупкой, мимолетной и ароматной поэзией своей. Но это в глубочайшем смысле слова декадент.

Не странно ли это?

Большую часть своей жизни Пруст провел прикованным к постели, и вот тут-то, не торопясь, от скуки, он меланхолически пережевывал прожитое. И что же? Эти медлительные воспоминания больного оказались самой популярной книгой современного Парижа. Мало того. Пруст создал школу, и самые знаменитые из нынешних молодых писателей носят на себе его печать².

Конечно, не Кокто и не Сандрар, пытавшиеся завоевать Париж словесными фокусами в стиле покойного Аполлинера, являются любимчиками парижской славы. В литературе время Лефа прошло окончательно, как проходит в изобразительных искусствах.

Любимцы утонченной публики, сливок Парижа, это — Жироду и Поль Моран. За ними следуют и другие, которых физиономии для меня менее отчетливы.

Вот к этим «прустианцам», только гораздо более шустрым и веселым, чем их хилый мэтр, вполне применимы слова, которыми я начал это письмо.