Читаем Том 4. Ход белой королевы. Чаша гладиатора полностью

Том 4. Ход белой королевы. Чаша гладиатора

В первый год своих занятий с Чудиновым Алиса немножко увлеклась им самим и потому беспрекословно выполняла все подчас придирчивые требования своего воспитателя. Потом она убедилась, что тренер её, как она заявила подругам, человек в личной жизни безнадёжный, его не расшевелишь. Она пересмотрела свои увлечения и симпатии, поостыла и к тренировкам, в состязаниях строила откровенный расчёт на случай, везение, игру удачных обстоятельств. «Она немножко авантюристка», – часто жаловался мне Чудинов, убеждаясь, что Алиса не улучшает показателей, не движется вперёд, и он, по-видимому, оказался плохим психологом, понадеявшись лишь на природную одарённость своей ученицы. А он слишком много говорил о ней прежде в комитете, даже перехвалил… И теперь толковали, что это он обманул надежды, которые всеми возлагались на него и Алису: не сумел найти верный подход к способной спортсменке.

– Здравствуйте, Кар! – воскликнула, узнав меня, Алиса и хохотнула.

У неё был противоестественно быстрый, с мелкими частыми всхлипами хохоток, словно прокручивали обратным ходом плёнку на магнитофоне.

– Здравствуйте, Кар! А я вас сразу не узнала – быть вам богатым. Скоро, может быть, премию цапнете? Не забывайте тогда старых друзей. Что, вы уже уходите? Жаль, лучше бы поговорить всем вместе.

– Он торопится, – перебил Алису Чудинов. – Кроме того, обо всём уже договорились. Входите, Алиса.

Мне очень хотелось поговорить с Алисой по душам. Что бы там ни было, её бестактное выступление в комитете глубоко задело Чудинова. Оно, вероятно, после всех разговоров в лыжной секции и послужило последним толчком, побудившим Степана принять всех ошеломившее решение.

Но сам тоже хорош! Вот характерец! Кто-кто, а я знал упрямство своего друга. Взять хотя бы ту памятную ночь на Карельском перешейке. Сколько лет прошло, а он все упрямится и слушать не желает о моей признательности. Но я-то ведь хорошо знал, как было дело. Тогда, на Карельском перешейке, я военным корреспондентом попал в лыжный отряд к Чудинову. Вышло так, что по пути с полевой почты я ночью отбился, потерял направление и попал в жестокий, внезапно разыгравшийся буран. Кроме того, я во тьме забрёл в район, где хаживали автоматчики противника. Совершенно обессиленный от долгих плутаний, я окончательно утратил ориентировку. Полузамёрзшего, меня уже заносило метелью, и Чудинов ночью пошёл в буран, разыскал меня и вынес на себе. По-видимому, ему пришлось отстреливаться, да и сам он был ранен в колено…

Очнулся я тогда уже в блиндаже. Некоторое время, не сразу придя в себя из забытья, я плохо соображал, что со мной происходит. Жаром полыхала печурка, вокруг в блиндаже никого не было. Я опять стал засыпать, но вскоре сквозь сон увидел, что вошёл, хромая, Чудинов, сел возле меня, положил на нары забинтованную ногу, а потом позвал кого-то из бойцов и стал шумно радоваться, рассказывая, что кто-то из лыжников разыскал меня, спас и доставил в блиндаж.

Я и тогда ещё пытался что-то возразить, силясь вспомнить, что со мной было, но Чудинов накинулся на меня: «Брось! Либо ты сам добрался без памяти, либо кто-то из бойцов тебя доставил в наше расположение». И с тех пор, сколько раз я ни пытался расспросить его о подробностях той ночи, он решительно и досадливо отмахивался: «Охота тебе, в самом деле, ломать над этим голову! Радуйся, что кто-то вытащил или помог самому доползти; ну и все. Аминь! Ты, старик, становишься суетным и многословным, а мы с тобой, помнится, никогда не были неженками из аристократического рода „сенти-менти“, честное слово».

Мне тогда пришлось вскоре покинуть отряд Чудинова и отбыть на другой фронт.

Перед самым моим отъездом Чудинова отправили в госпиталь. Как он ни протестовал, как ни упрямился, рана в колене оказалась настолько серьёзной (да он ещё и разбередил её в напряжённой ходьбе тогда ночью, таща меня на себе), что пришлось моему другу смириться.

Уже после войны я встретился с одним из лыжников, когда-то входивших в отряд Чудинова. Он узнал меня, но, когда я попробовал было расспросить его, известно ли ему, кто и каким образом вытащил меня тогда из леса и доставил в блиндаж, парень засмущался: «А вам командир так и не сказал? Ну, стало быть, по этой команде не было от него нам отбою дано, а приказ был твёрдый – молчать. Хотите догадывайтесь, хотите – нет. Я лично добавить ничего не могу».