Том 4. Красная комната

Он подал Селлену через стол две зеленых залоговых квитанции, которые Селлен мгновенно превратил в бумажный шарик.

Его привели на гауптвахту. Там он должен был сказать свое имя. Оно, конечно, оказалось ложным! Какого человека могли звать Монтанус! Потом место рождения: Вестманланд! Это само собой было ложно, ибо вахмистр сам был оттуда и знал своих земляков! Потом возраст: двадцать восемь лет. Это была ложь, ибо ему «по меньшей мере было сорок». Местожительство: Лилль-Янс! Это была ложь, потому что там жил только садовник. Занятие: художник! Это была тоже ложь, ибо «у него вид портового рабочего».

— Вот краски, четыре тюбика! Смотри.

Потом у него разорвали узел, при чём одна простыня разорвалась.

— Поэтому я получил только одну крону, двадцать пять за обе! Посмотри квитанцию, ты увидишь, что это так.

Потом его спросили, где он украл эти вещи. Олэ ответил, что он эти вещи не украл; тогда старший вахмистр обратил его внимание на то, что о речь идет не о том украл ли он их или нет, но о том, где он их украл! Где? Где?

— Здесь деньги, сдачи двадцать пять эрэ!

— Потом составили протокол о краденых вещах, которые запечатали тремя печатями. Напрасно Ола уверял в своей невинности, напрасно апеллировал он к их правовому сознанию и человечности. Это имело только то влияние, что полицейский предложил занести в протокол, что арестованный был сильно пьян; это и сделали, только выпустили слово «сильно». После того, как старший вахмистр многократно просил вахмистра припомнить, что арестованный при задержании оказал сопротивление, но тот ответил, что не может утверждать этого под присягой, но ему так «казалось», будто арестованный пытался оказать сопротивление, желая выбежать в ворота, — последнее было запротоколировано.

Затем был составлен рапорт, который Олэ должен был подписать. Рапорт гласил: «Личность злонамеренного и угрожающего вида была замечена в том, что кралась левой стороной Норландской улицы с подозрительным узлом под мышкой. При задержании он был одет в зеленый сюртук, жилет отсутствовал, штаны были из синего фриза, на сорочке метка П. Л. (что заставляет предполагать, что она украдена или что арестованный назвался вымышленным именем); чулки шерстяные и фетровая шляпа с петушиным пером. Арестованный назвался вымышленным именем Олэ Монтанус, объявил, что происходит из крестьян Вестманланда, и старался уверить, что он художник; местом жительства он назвал Лилль-Янс, что оказалось неверным. Пытался оказать сопротивление при задержании, стараясь скрыться через ворота». Засим следовало перечисление содержимого узла.

Когда Олэ отказался подтвердить истинность этого рапорта, телеграфировали в тюрьму, после чего повозка приехала за арестованным, полицейским и узелком.

Когда они заворачивали в Монетную улицу, Олэ увидел своего спасителя, депутата Пера Илсона, своего земляка; он кликнул его, и тот подтвердил, что рапорт неверен, после чего Олэ отпустили и возвратили ему его узел. И вот он пришел, и…

— Вот булки! Тут только пять; одну я съел. А здесь пиво.

Он, действительно, положил пять булок на стол, достал их из карманов сюртука, и поставил рядом с ними две бутылки пива, которые он вытащил из карманов брюк, после чего его фигура опять приняла обычные пропорции.

— Фальк, ты должен извинить Олэ, он не привык быть в приличном обществе. Спрячь булки, Олэ! Что за глупости ты делаешь! — поправлял его Селлен.

Олэ повиновался.

Лундель не отдавал подноса с кушаньями, хотя он так поел, что по оставшимся следам нельзя было сказать, что находилось на блюдах; но бутылка с водкой время от времени приближалась к стакану, и Лундель задумчиво выпивал. Время от времени он вставал посмотреть, что они играют, при чём Селлен усердно следил за ним.

Потом пришел Ренгьельм. Тихий и пьяный сел он и стал искать предмета для своих блуждающих взоров, на котором они могли бы отдохнуть. Его усталый взор, наконец, остановился на Селлене и задержался на бархатном жилете, составившем на остаток вечера богатый материал для его наблюдений. Одно мгновение его лицо осветилось, как бы при виде старого знакомого, но потом свет этот опять погас, когда Селлен застегнул сюртук, «потому что дуло».

Игберг угощал Олэ ужином и не уставал понукать его, подобно меценату, брать еще и наполнять стакан.

Музыка, чем дальше, тем становилась оживленнее, и разговоры тоже.

Фальк почувствовал большую привлекательность в этом опьянении; здесь было тепло, светло, шумно; здесь сидели люди, жизнь которых он продлил на несколько часов и которые поэтому были счастливы и веселы, как мухи, оживающие от солнечных лучей. Он чувствовал себя родным им, так как они были несчастны и были скромны; понимали, что он говорил, и когда говорили сами, то выражались не книжно; даже грубость их имела известную привлекательность, ибо было так много естественного в ней, так много наивности; даже лицемерие Лунделя не внушало ему отвращения, ибо оно было так наивно наклеено, что его каждое мгновение легко было сорвать.

Так прошел вечер, и кончился день, безвозвратно толкнувший его на тернистое поприще литератора.

VII