Том 4. Красная комната

— Вы увидите, он будет иметь успех! — воскликнул редактор. — И какого чёрта надо было так нападать на него! Подумайте только, если он будет иметь успех! Вот оскандалимся-то!

Но академик поклялся, что он не будет иметь успеха, пошел домой с враждою в, душе, почитал свои книжки и написал статью, доказывавшую, что искусство Селлена — шарлатанство и что «Неподкупный» подкуплен.

И «Серый Колпачок» передохнул, но, увы! — только в ожидании нового удара.

На другое утро утренние газеты возвестили, что его величество приобрел «мастерской пейзаж Селлена, уже несколько дней собирающий публику на выставке».

Ветер ударил в «Серый Колпачок», и он заполоскался как тряпка на заборе. Повернуть ли или продолжать? Дело шло о газете или о критике. Тогда редактор (по приказу руководящего директора) решил пожертвовать критиком и спасти газету. Но как? Вспомнили Струвэ, чувствовавшего себя как дома во всех лабиринтах общественного мнения; его позвали. В одно мгновение он выяснил себе положение; и он обещал, что в несколько дней он спустит корабль на воду.

Чтобы знать связи Струвэ, надо познакомиться с важнейшими датами его биографии. Он был природным вечным студентом и только из нужды попал в литературу. Он сперва стал редактором социал-демократической газеты «Народное Знамя»; потом он перешел к консервативному мироеду; но, когда тот переселился в другой город, с инвентарем, типографией и редактором, он переменил свое название на «Друга Крестьян», а вместе с тем и убеждения его приняли другую окраску. Потом Струвэ продался «Красной Шапочке», где ему очень пригодилось его знакомство со всеми фокусами консерваторов; так же, как теперь в «Сером Колпачке», его большим достоинством считалось знание всех тайн смертельного врага, «Красной Шапочки», которым он злоупотреблял с величайшей свободой.

Струвэ начал очистительную работу с корреспонденции в «Народное Знамя», из которой потом несколько строк, говоривших о большой посещаемости выставки, перешли в «Серый Колпачок». Потом он написал письмо в редакцию «Серого Колпачка», в котором он нападал на академического критика; за этим письмом следовало несколько успокоительных слов, подписанных редакцией и гласивших: «Хотя мы и никогда не разделяли вполне мнение нашего уважаемого критика о заслуженно расхваливаемой картине г. Селлена, мы с другой стороны не можем вполне подписаться под мнением нашего уважаемого корреспондента; но так как наш принцип — открывать наши столбцы и иным мнениям, мы без колебаний поместили выше напечатанную статью».

Теперь лед растаял. Струвэ, который, как говорят, писал обо всём, исключая коптских монет, написал теперь блестящую критику о картине Селлена и подписал ее характернейшим Dixi. И таким образом были спасены и «Серый Колпачок» и Селлен; но последнее не имело значение.

XI

Было семь часов вечера. Оркестр у Бернса играет свадебный марш из «Сна в летнюю ночь», и при его торжественных звуках Олэ Монтанус въезжает в Красную Комнату, куда не прибыл еще никто из других членов. На нём цилиндр, какого он не имел со времен своей конфирмации. На нём новая одежда и цельные сапоги, он вымыт, свеже выбрит, завил волосы, как бы собираясь на свадьбу; тяжелая медная цепочка висит на жилете, и видна явная выпуклость его левого жилетного кармана. Солнечная улыбка покоится на его лице, и у него такой добрый вид, как будто он хочет помочь всему свету небольшим авансом. Он снимает свое обычно так заботливо застегнутое пальто и садится на середину дивана в глубине комнаты, распахивает сюртук и одергивает белую манишку; и когда он двигается, шуршит подкладка его брюк и жилета. Это, очевидно, доставляет ему большое удовольствие; не меньше радуется он, скрипя обувью об ножки дивана. Он вытаскивает часы, свою старую, милую луковицу, пролежавшую год и сверхсрочный месяц у закладчика, и оба друга радуются свободе.

Что случилось с этим бедным человеком, что он так несказанно счастлив? Мы знаем, что он ничего не выиграл в лотереи, не получил никакого наследства, не добился почетного признания! Что же случилось? Очень просто: он получил работу!

Потом приходит Селлен: бархатный пиджак, лакированные ботинки, плед и дорожный бинокль на ремне, трость, галстук из желтого шелка, красные перчатки, цветок в петличке. Спокойный и довольный, как всегда; ни следа потрясающих впечатлений последних дней на его худом интеллигентном лице.

Селлена сопровождает Ренгьельм, который тише обыкновенного, потому что он знает, что приходится расставаться с другом и защитником.

— Ну, Селлен, — говорит Олэ, — ты теперь счастлив, не так ли?

— Счастлив? Что за болтовня? Я продал работу! Первую за пять лет! Это не слишком то много!

— Но ведь ты читал газеты? У тебя есть имя!

— Ах, об этом я не забочусь! Ты не должен думать, что эти пустяки значат для меня что-нибудь. Я хорошо знаю, как много еще мне надо работать, пока я стану чем-нибудь! Через десять лет мы поговорим об этом, Олэ.

Олэ верит одной половине и не верит другой, и он шуршит манишкой и подкладкой, так что Селлен обращает внимание и говорит: