Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы

Чего-чего, а одиночества я никогда не боялся, поэтому этот разговор был мне не интересен, и я задал практический вопрос: не бывает ли здесь перебоев в работе пищеблока, в подаче электроэнергии? В ответ мне было заявлено, что никаких перебоев с питанием быть не может, ибо непортящихся продуктов запасено здесь на шесть риртонов (столетий), а атомноиридиевый энергоподатчик рассчитан на неисчерпаемость. После этого мы поднялись по центральной лестнице, и я остался на верхней ее площадке, а Юрик и ученый вошли в склепообразную надстройку.

— Серафимушка, поставь свои часы ровно на двенадцать тридцать пять! — произнес сверху Юрик. — Через тридцать суток по земному счету жди меня для возвращения на твою Землю!.. И не захоти убегать, Фима! Я знаю, в тебе бурлит отвага, тебе, может быть, захочется прославить свое земное имя и пожить среди зверей, доказать Вселенной свою бесстрашность, — но помни, что каждое бегство кончалось кончиной!.. Ты слышишь эти зверские голоса?!

Действительно, звериный рев, доносившийся из леса, был ужасен.

— Юрка, разве я дурак, чтобы бежать из тишины в шум?! Ведь ради тишины я и прилетел сюда! — воскликнул я.

Мой друг нажал ногой на клавишу. Стальная плита плавно опустилась на свое место. Настала полная тишина.

Уважаемый читатель! В следующих главах я расскажу о том, что пережил в Храме Одиночества. Для большей объективности писать о себе буду в третьем лице, как бы о своем знакомом, о котором знаю даже больше, чем он сам о себе.

16. Приобщение к одиночеству

Расставшись с Юрием, Серафим еще с минуту постоял на лестничной площадке, радуясь тому, что он в полной безопасности, впитывая душой безмолвие Храма Одиночества. В мозгу его возникли строки:

Благославляю тишину,
Она добра и неугрюма.
Я здесь блаженно отдохну,
Уйдя от всяческого шума.

Напрягая голосовые связки, он проскандировал это четверостишие, как бы обращаясь к невидимым слушателям. Но голос его прозвучал еле слышно. А затем, спускаясь по лестнице, он убедился, что шаги его и вовсе не слышны. Когда он шагал по коридорам Храма Одиночества со своими спутниками, он как-то не обращал на это внимания. И теперь ему стало немножко обидно: тишина тишиной, но ЕГО голос, ЕГО шаги всюду должны звучать полновесно и четко! Но затем он подумал, что ему нужно преодолеть свою земную гордыню, приобщиться к здешнему спокойствию, стать как бы составной его частью.

Синоним счастья — тишина,
С ней не вступай в пустые прения, —
Во все века была она
Помощницей, подругой гения.

С такими мыслями Серафим направился в свою келью и, войдя туда, был приятно удивлен: кровать аккуратно застелена, в изголовье — подушка с чистой наволочкой... Вот только полотенца нет... А, наверное, оно в санузле. И действительно, там мой герой обнаружил полный набор: два полотенца, туалетное мыло, сортирная бумага — пипифакс. Вернувшись в келью-камеру, он произнес четверостишие:

Покинул я земную пристань,
Иная жизнь меня влечет,
Инопланетному туристу —
Везде удача и почет!

Однако через секунду его праздничное настроение пошло на убыль. Он заметил, что его рюкзак — похудел. Оказывается, книги из него куда-то делись. Неужели их заботники сперли? Но ведь Юрик говорил, что на Куме нет воровства, а заботники оттуда сюда привезены. Они не могут быть на воровство запрограммированы!..

Серафим начал метаться по келье, потом догадался выдвинуть верхний ящик письменного стола. Все книги были там — и «Испанский детектив», и «Словарь иностранных слов», и несколько брошюр, которые всучила ему Настя. Сделав эту находку, Серафим успокоился, но не совсем. Действия заботника, запустившего свои механические руки в рюкзак, показались ему не вполне этичными. Чтобы успокоить себя, мой герой приступил к чтению брошюры «Спорт — это здоровье». И вдруг обнаружил, что все фотографии людей, совершавших разные спортивные движения и подвиги, исчезли. А страница, где был изображен мотокросс, имела и вовсе странный вид: мотоциклы мчались по склону холма как бы сами по себе, без мотоциклистов. Полистав остальные книги, Серафим убедился, что изображения людей изъяты и оттуда. При этом его поразил уровень техники изъятия, ведь все люди на рисунках и снимках были не вырезаны, не закрашены, а начисто обесцвечены. А провернул это цензурное мероприятие, наверно, тот же самый заботник, который застелил постель. Серафимом овладело чувство беззащитности и поднадзорности. Но затем он приободрился. «Ты прибыл сюда в поисках одиночества, так получай его сполна, на все сто процентов!» — произнес он мысленно. И сразу же поправил себя: «Нет, на девяносто девять! Ведь Настя-то со мной!»