Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы

Позже, в «Д» классе, с нами учился Орест Верейский, ныне известный художник. Разумеется, он и тогда уже рисовал лучше всех одноклассников. Он частенько тайком делал рисунки за других, чтоб те могли, показав их учителю будто свои, получить желаемую отметку. За меня он тоже не раз рисовал. Перед этим я всегда говорил ему:

— Орик, только ты рисуй похуже, а то я засыплюсь.

Но как он ни старался рисовать поплоше, под мою бездарность в этом деле подладиться ему было трудно; Прокофий Филатович с подозрением глядел на «мои» графические работы и «уд.» ставил мне так, из жалости.

В шестом классе я уже вовсю сочинял стихи — длинные, неумеренно унылые подражания Есенину — и весьма охотно читал их товарищам по классу. Однажды Орест набросал карикатуру: он изобразил очень похожего на меня тощего субъекта с взъерошенной шевелюрой, с текущими по щекам слезами и с рукой, тянущейся к толстенной веревке. Внизу он сделал надпись: «А где моя большая петля?!» Этот рисунок я долго хранил в своих бумагах, но во время войны он пропал.

37. Соседи по парте и Царица ночи

В классе «Б» первым моим соседом по парте был бледный, широколицый, очень спокойный мальчик по кличке Поп — сын дьякона из Андреевского собора. Он жил в священнослужительском доме за собором. Возвращаясь из школы, я часто шагал с ним до угла Шестой линии. По пути мы иногда забредали на Андреевский рынок, на тот его участок, что находился на углу Седьмой и Большого; там стояли длинные деревянные прилавки, крестьяне торговали за ними картофелем, морковью, луком, а пригородные молочницы — молоком. Ближе к мостовой сновали беспатентные торговки. Они выкрикивали:

— Раковые шейки по одной копейке!

— Семечки! Семечки! На дровах, без керосина жарены!

— Ириски маковы! А вот ириски маковы!

— А вот кошачье мясо! Свежее кошачье мясо! Налетайте, гражданочки!

Едва вдали показывалась красная с черным шапка милиционера, они со своими корзинками и лоточками кидались прочь с рынка, расталкивая покупателей и прохожих. Мы с Попом болтались среди этой суеты, как щепки в проруби; на сласти денег у нас не было, а «кошечьего мяса» нам не требовалось. Только не подумайте, уважаемый читатель, что это было мясо убиенных кошек, — нет, так называлось мясо для кошек: говяжья требуха, ливер, свиные обрезки; люди состоятельные покупали его для своих животных, люди победнее — для личного потребления, для пирогов. Что касается настоящего кошачьего мяса, то мне довелось отведать его в декабре 1941 года, в дни блокады. Мясо как мясо; пожалуй, напоминает по вкусу телятину. Меня в тот день отпустили на сутки в Ленинград из БАО (батальона аэродромного обслуживания), и я побывал дома, а затем навестил своего школьного товарища; из-за глухоты его не взяли в армию, он работал на заводе. Помню, к кусочку жареного кошачьего мяса был добавлен гарнир из шротов (не путать со шпротами!), а запили мы это дело денатуратом, настоянным на суррогатном кофе. Пиршество шло под музыку: мой друг жил на Петроградской стороне, на Пушкарской, а немцы в тот день били в этот квадрат.

...Напомню, что Большой проспект Васильевского острова в двадцатые годы был куда уже, нежели теперь: бульвара еще не было, а почти при каждом доме имелся сад. Напротив того, ныне не существующего, участка рынка, который я только что описал, по другую сторону Большого, на углу Седьмой линии, находился частный сад-ресторан «Олень». Огражденный деревянным беленым забором, он примыкал к двухэтажному (ныне надстроенному) угловому дому. Над входом красовалась желто-зеленая полукруглая вывеска с изображением ветвистых рогов и витиеватой надписью: РЕСТОРАН «ОЛЕНЬ». Василеостровцам это заведение было хорошо известно, о нем даже частушку сложили:

На углу стоит «Олень»,
Заходи кому не лень,
Выпьем рюмочку винца,
Ламца-дрица гоп ца-ца!

Однажды мы с Попом проникли за забор: хотели насобирать там пустых бутылок, загнать их, а на выручку купить ирисок. Надо думать, многие заявлялись с таким намерением, и первый же официант сразу усек, зачем приперлись эти огарки, и быстро прогнал нас. Однако я успел рассмотреть внутренность «Оленя»: под деревьями стояло простенькое дощатое строение, вроде барака, только без передней стены. В низеньком зальце сидели за столиками люди. Над столиками висели дощечки со скромным призывом: ПРОСЬБА НЕ ВЫРАЖАТЬСЯ. Иногда слышался выстрел, вроде бы из пугача: пиво в те годы было куда игристее, чем сейчас, оттого и звук. Самым крепким и пенистым считалось пиво «экстрапильзен».

Водки и вина потреблялось в Ленинграде в те времена меньше, нежели теперь, зато пива пили много. Были даже так называемые пивные пьяницы, люди, которые вдребезину напивались пивом; быть может, тогда человек был послабее, а может быть, пиво покрепче. Пивных самого разного разбора в городе хватало с избытком; в частушке нэповских лет горделиво сообщалось:

Петроград теперь иной,
В каждом доме по пивной!..