Том 4. Любавины

– Бутылку, – Степан положил огромные кулаки на колени и мрачно рассматривал их.

Родионов остановился около него.

– Ты секретарем сам теперь не хочешь быть или боишься, что все равно не оставят?

– Сам, конечно. Какими же я глазами на них глядеть буду?

– На кого?

– На всех... На комсомольцев.

– Тьфу!.. Черт, – Родионов опять стал ходить по кабинету. – Это уж я не знаю, какими ты глазами будешь глядеть на них. А глядеть придется.

– Я перееду куда-нибудь.

– Будешь секретарем, как и был, – твердо сказал Родионов.

– Вы что?

– Ничего.

– Так сами комсомольцы снимут...

– Поговорим с комсомольцами. Я лично буду настаивать, чтобы тебя оставили в райкоме. Получишь взбучку хорошую и будешь работать.

– Войдите в мое положение, Кузьма Николаич...

– Я вошел! – рявкнул Родионов. – Вошел – и вышел! Бежать собрался? Вот! – секретарь показал Степану кулак. – И запомни мой совет: от себя не бегай – не убежишь. Нашкодил? – смотри в глаза людям! Кровью плачь, а смотри! – секретарь застучал казанками пальцев по столу; он обозлился, говорил с придыхом, смотрел прямо и гневно, шрам на лбу побагровел. – Семьдесят семь потов прольешь, глаза на лоб вылезут, тогда приходи снимать выговор. Все. Можешь идти. Тебе еще на бюро пустят ежа под кожу, так что приготовься. И не распускай слюни, и не психуй. Работай.

Степан поднялся. Родионов пошел вокруг стола – садиться на место.

– И еще вот что, – вспомнил он. – Такие слова, вроде «кулацких выродков», выбрось навсегда из разговора. Понял? Кулаков давно нету и выродков тоже нету – есть люди.

Степан вышел из кабинета.

Часа через два после этого Родионов поехал в Ключевской сельсовет – это километров семьдесят пять от Баклани. Ехали вдвоем, разговорились.

– Что же ты не расскажешь ничего? – спросил Родионов.

– А чего рассказывать?

– Что у вас сегодня ночью было?

Иван посмотрел на Родионова.

– Ничего.

– Драка была?

– Была небольшая.

– Даже стрельба, говорят.

Иван промолчал. Родионов посмотрел с усмешкой.

– Старая тюремная привычка – не болтать?.. Силен мужик. Я уже все знаю, не скрывай. Здорово подрались?

– Ерунда... шуму только много.

– Шуму много, – согласился секретарь.

Помолчали.

– Что ему теперь будет? – спросил Иван.

– Кому? Воронцову? Что будет... Снимут с секретарей, исключат из партии...

– Зря, – убежденно сказал Иван.

Родионов с интересом посмотрел на него.

– Что «зря»? Мало?

– Зря исключите. Так можете пробросаться хорошими коммунистами.

– А ты откуда знаешь, что он хороший коммунист?

– Видно человека...

– Ну-у... внешность обманчива. Слышал такую присказку – про внешность?

– Слышал. Не знаю, как кто, а я по-своему рассуждаю: если человек хороший, значит, и коммунист хороший. А хорошего человека всегда видно.

– Ох ты?

– А что, не так? Вы, конечно, по-своему цените: для вас – чтоб биография была чистая, чтоб говорить умел человек, чтоб у него вид важный был...

– Конечно, – согласился секретарь. – Не рецидивистов же восхвалять. Но ты все-таки ошибаешься, – добавил он серьезно. – И беда в том, что многие так думают, не один ты – помолчал, глядя вперед на дорогу, подумал. – Ничего, все войдет в норму. Все будет как надо. А Ивлев, по-твоему, хороший коммунист? – Кузьма Николаевич опять с интересом посмотрел на Ивана.

– Ивлев? Он и коммунист и человек хороший, – не задумываясь сказал Иван. – Он такой... настоящий.

– А я?

Иван посмотрел на секретаря.

– Ничего.

Засмеялись.

– Спасибо и на этом. Значит, по-твоему, не надо исключать Воронцова?

– Нет. Этот, если выйдет, скажет что, так ему хоть поверишь. Видно, не болтун. А вот таких, которые полтора часа алилуя поют, я бы на вашем месте гнал в три шеи. Неужели не видно, кто себе жирный кусок хлеба зарабатывает, а кто действительно коммунизм строит?

– Легко рассуждать...

– Они вам всю обедню портят, горлопаны эти. У нас в автобазе в Москве был один: как собрание, он первый орет: «Коммунизм!» «Коммунизм!» А потом два контейнера с барахлом со склада увез по фальшивым документам. Вот тебе и «коммунизм». А этого вот разоблачили, в Краюшкино-то... Тоже небось убеждал. Ненавижу таких гадов. Воруешь, так уж молчи хоть.

Родионов чему-то вдруг негромко, весело засмеялся.

– Иван, а ведь вы совсем другие стали... Совсем непохожие!

– Как это? Кто?

– Вы... – Родионов хотел сказать «Любавины», но не сказал. – Люди.

– Все меняется, – Иван не понял, о чем говорит секретарь.

Родионов отвернулся и задумчиво, с легкой усмешкой, смотрел вперед. Мысли его были где-то далеко.

– Все будет хорошо, Ваня, – сказал он. – Будет на земле порядок. И нас добрым словом помянут.

На бюро Родионов коротко доложил:

– Воронцов приревновал невесту к одному парню, к Любавину, напился и учинил драку. Стрельбу открыл. Серьезного ничего нет, но шуму много. Предлагаю выслушать его...

– Простите, Кузьма Николаич, – перебил его Селезнев, – мы это дело сейчас рассматриваем как персональное? Или в порядке предварительного знакомства? На бюро комсомола разбирали поступок Воронцова?

Родионов поморщился от обилия вопросов, пояснил: