Том 4. Любавины

Втроем навалились на крепкие ворота. Толкнули раз, другой – ворота нисколько не подались.

– Погоди, я перескочу, – предложил Пронька.

– Собаки ж разорвут.

– А-а...

Еще постучали, – все трое барабанили.

– Стой, братцы... я сейчас, – Кузьма вынул наган, подпрыгнул, ухватился за верх заплота. – Пронька, подсади меня!

– Собаки-то!..

– Я их постреляю сейчас.

Пронька подставил Кузьме спину, Кузьма стал на нее, навалился на заплот.

– Кузьма! – позвал Федя.

– Что?

– Собак-то... это... не надо.

– Собак пожалел! – воскликнул Сергей Федорыч. – Они людей не жалеют...

– Не надо, Кузьма, – повторил Федя, – они невиновные.

– Хозяин! – крикнул Кузьма.

На крыльцо вышел Емельян Спиридоныч.

– Чего? Кто там?

– Привяжи собак.

– А тебе чего тут надо?

– Привяжи собак, а то я застрелю их.

Емельян Спиридоныч некоторое время поколебался, спустился с крыльца, отвел собак в угол двора.

Кузьма спрыгнул по ту сторону заплота, выдернул из пробоя ворот зуб от бороны.

– Пошли в дом, гражданин Любавин!

Емельян Спиридоныч вгляделся в остальных троих, молчком пошел впереди.

В темных сенях Кузьму догнал Сергей Федорыч, остановил и торопливо зашептал в ухо:

– Ведерко... Счас запнулся об его, взял, а там керосин был. У крыльца валялось. На. Припрем...

Федя и Пронька были уже в доме. Ждали, когда Емельян Спиридоныч засветит лампу.

Вошли Кузьма с Сергеем Федорычем.

Лампа осветила прихожую избу.

Кузьма вышел вперед:

– Ведро-то забыли...

– Како ведро?

– А вот – с керосином было... Вы его второпях у школы оставили.

Емельян Спиридоныч посмотрел на ведро.

– Ну что, отпираться будешь? – вышагнул вперед Сергей Федорыч. – Скажешь, не ваше? А помнишь, я у вас керосин занимал – вот в этом самом ведре нес. Память отшибло, боров?

– Собирайся, – приказал Кузьма.

Михайловна заплакала на печке:

– Господи, господи, отец небесный...

– Цыть! – строго сказал Емельян Спиридоныч. Ему хотелось хоть сколько-нибудь выкроить время, хоть самую малость, чтоб вспомнить: нес Кондрат ведро домой или нет? И никак не мог вспомнить.

А эти торопили:

– Поживей!

– Ты не разоряйся шибко-то...

– Давай, давай, а то там сыну одному скучно. Он уже все рассказал нам.

Емельян Спиридоныч долго смотрел на Кузьму. И сказал вроде бы даже с сожалением:

– Но ты, парень, тоже недолго походишь по земле. Узнает Егорка, про все узнает... Не жилец ты. И ты, гнида, не радуйся, – это к Сергею Федорычу, – и тебя не забудем...

– Тебе сказали – собираться? – оборвал Сергей Федорыч. – Собирайся, не рассусоливай.

– Построили школу?.. Это вам за хлебушек. Дорого он вам станет... – Емельян Спиридоныч сел на припечье, начал обуваться. – Не раз спомните. Во сне приснится...

Пронька остался в сельсовете, караулить у кладовой Емельяна Спиридоныча и Кондрата.

Сергей Федорыч, Кузьма и Федя медленно шли по улице. Думы у всех троих были невеселые.

Светало. В воздухе крепко пахло свежей еще, неостывшей гарью. Кое-где уже закучерявился из труб синий дымок. День обещал быть ясным, теплым.

У ворот своей избы Сергей Федорыч приостановился, подал руку Кузьме, Феде:

– Пока.

Федя молча пожал руку старика, Кузьма сказал:

– До свидания. Отдыхай, Сергей Федорыч.

Сергей Федорыч посмотрел на него... Взгляд был короткий, но горестный и угасший какой-то. Не осуждал этот взгляд, не кричал, а как будто из последних сил, тихо выговаривал: «Больно...»

Кузьму как в грудь толкнули.

– Сергей Федорыч, я...

Сергей Федорыч повернулся и пошел в избу.

Кузьма быстрым шагом двинулся дальше.

– Пошли. Видел, как он посмотрел на меня?.. Аж сердце чуть не остановилось. Сил нет, поверишь? На людей – еще туда-сюда, а на него совсем не могу глаз поднять. И зачем я зашел к ней?..

Федя помолчал. Потом тихо произнес:

– Да-а, – и вздохнул. – Это ты... вобчем... это... Не надо было.

– Разве думал, что так получится!..

– Знамо дело. Да уж так оно, видно... А вот хуже, что Егорка ушел. Ему, гаду, башку надо бы отвернуть. Теперь не найдешь...

22

Егор проспал на вышке до обеда. Выспался. Слез, посмотрел коня и стал собираться в дорогу.

Гринька сидел на завалинке, грелся на солнышке.

– Как теперь в деревне-то? – спросил он.

– Ничего, – откликнулся Егор, зашивая несмоленой дратвой лопнувшую подпругу.

– Отпахались?

– Давно уж.

Гринька задумался. Долго молчал.

– А ты чего дернул оттуда?

– Надо.

– Какой скрытный! – Гринька засмеялся хрипло.

Егор поднял голову от подпруги, посмотрел на него.

– Выкладывай, – сказал тот, – легче станет, по себе знаю. Убил кого-нибудь?

– Жену, – не сразу ответил Егор. Он подумал: может, правда, легче будет?

– Жену – это плохо, – Гринька сразу посерьезнел. – Баб не за что убивать.

– Значит, было за что.

– Сударчика завела, что ли?

– Завела, – Егор жалел, что начал этот разговор.

– Паскудник ты, – спокойно сказал Гринька. – Падали кусок. Самого бы тебя стукнуть за такое дело.

Егор, не поднимая головы и не прекращая работы, прикинул: если Гринька будет и дальше так же вякать, можно – как будто по делу – сходить в избушку, взять обрез и заткнуть ему хайло.

– А сударчик-то ее что же, испугался?

У Егора запрыгало в руках шило, он сдерживался из последних сил.

– Чья у тебя жена была?