Том 4. Лунные муравьи

Ведьма(сердито кутаясь). Тут покою кругом нет. И эта нейдет. Чего она, бешеная? Просто опаска меня взяла. Забава, нечего сказать! И шум кругом. Совы, что ли, кричат. (Молчание.) Плетется. Чтоб ей разлететься, каверзной!

(Ведьма встает. Из глубины, справа, очень медленно, выходит Русалочка. Лицо ее спокойно, руки опущены.)

Где нож? Нож отдай!

(Русалочка молчит. Ведьма всматривается в нее и пятится назад.)

Ты…

Русалочка(спокойно). Я не могу говорить с тобой. Уйди. Ведьма. Уйду. Уйду. (Кутаясь в тряпки и отступая.) Победил… Человек.

(Отползает за дерево и там сразу пропадает. Русалочка стоит неподвижно, слегка прислушиваясь. Когда входит Никодим, она оборачивается к нему. Никодим идет быстро, но останавливается вдруг, в правом углу сцены, далеко от Русалочки.)

Никодим(громко, срывающимся голосом). Ты… свершила злодеяние? Ты пролила кровь?

Русалочка. Я.

Никодим. Ты отца убила?

Русалочка. Душа его жива.

Никодим. Кровь мученика вопиет к небесам. Будь же ты отныне и до века про…

(Русалочка подымает руку, Никодим останавливается.)

Русалочка. Я теперь – как ты. Свершилась не моя воля. За меня пролилась кровь.

Никодим. Чаша терпения Господня переполнена. Святая кровь…

Русалочка. Да, святая кровь. А та, что за тебя пролил Бог – разве не святая?

Никодим. Нет прощения твоей душе. Нет предела гневу Господню. Тебя ждут вечные муки.

Русалочка. За муку ли даст Он, Чью волю я творила, вечные муки? За то, что ради Него я пролила кровь, которая была мне дороже своей? Он знает – дороже своей! Где человек, что боялся бы мук после моей муки? Я ничего не боюсь. Я шла к Тому, Кто звал меня, Кто дал мне самый трудный из всех путей, – и Он встретил меня.

Никодим(отвертываясь и закрывая лицо, бесстрастно). Моя рука да не коснется тебя. Но завтра…

Русалочка(радостно). Ты слышишь колокол? Нет? А я слышу. Некому звонить. Он сам звонит.

(Очень слабые удары колокола, слитые с далеким пением на озере, таким далеким, что не слышно слов.)

Никодим. Завтра узнают люди о смерти святого и придут сюда. Кровь вопиет о мщении. Люди тебя убьют. Мучения ждут тебя, – твое тело и твою душу.

Русалочка(глядя ему в лицо, ясно). Мне все равно.

Занавес

1900

Нет и да *

Грубые сцены

Вечерний час. Тротуар около бульварного кафе в Париже. Столики все заняты. Проходят, галдя и толкаясь, толпы всяческого народа. Пристают газетчики, фокусники, игрушечники. Дамы в шляпах и платьях приблизительно одинакового фасона, мужчины одеты даже не приблизительно, а совершенно одинаково. В первом ряду, за столиком совсем у тротуара, сидит плотный господин с черной бородой веером. Спокойный, румяный, средних лет. Неизвестной национальности. Перед ним кофе и коньяк, до которых он еще не дотронулся. Равнодушно следит за двигающейся толпой, потом оборачивается на голос. Тощий приличный француз с рыжей бородой и неистовым видом продирается к нему со стороны, между столиками и кричит: «Господин Лило! Господин Лило!»

Лило. Здравствуйте, mister Дюфи. Что это вы так торопитесь?

Дюфи(задыхаясь, не подавая руки). Я не тороплюсь… Я три дня ищу вас везде. Три ночи не спал. Наконец нашел. Я должен вас оскорбить и убить.

Лило. Неужели? Но сядьте, пожалуйста, дорогой мой. И говорите просто, с веселым видом. У вас трагическое лицо. Это дурной тон.

Дюфи. Почему дурной тон?

Лило. Потому, что трагедий больше нет. Они изъяты из общественного употребления.

Дюфи. Но вы не знаете…

Лило. Чего бы я такого не знал?

Дюфи. Моя жена умерла.

Лило. Вот как! Ну что ж. Если с вами еще случаются подобные вещи, тем более надо иметь веселый и обычный вид. Никому нет до этого дела. Человек с личным, единичным несчастьем только смешон. Общие массовые бедствия еще имеют право на некоторое внешнее обнаружение. Но это не ваш случай. Сдержитесь же…

Дюфи(становясь в позу). Вы обольстили мою жену!

Лило. В первый раз слышу! Да сядьте же. Давно вы приехали? Хотите кофе? Garcon!

Дюфи(бессознательно садится). Три дня тому назад. Ее похоронили в понедельник. Я все узнал из записки… Искал вас.