Том 4. М-р Маллинер и другие

— Ну, он вокруг тебя скачет. В общем, такой вот счет, перед моим отъездом.

— Ставь на «нет», много выиграешь.

— Это точно?

— Куда уж точнее!

Арчибальд издал звук, напоминавший последнее кряканье умирающей утки. Подруга явственно удивилась.

— Ты же мне говорила, — напомнила она, — что встретила свой идеал. Ну, тогда, на скачках.

Из-за гардины послышался вздох.

— Я так и думала, — сказала Аврелия. — Он мне очень понравился. Уши такие, подвижные… И вообще, все говорят, что он совершеннейший душка — добрый, веселый, глупый. Если верить Алджи Уилмондэм-Уилмондэму, он изображает курицу так, что этого одного хватит для семейного счастья.

— А он изображает?

— Нет. Пустые сплетни. Я спросила, он просто взорвался. Подозрительно, да? Потом подозрения оправдались. Сноб и зануда.

— Что ты говоришь!

— То. Смотрит так это, благоговейно. Наверное, дело в том, что я величественная. Вроде Клеопатры.

— Да, нехорошо.

— Что уж хорошего! Внешность не выбирают. Ладно, я выгляжу так, но это неправда! Мне нужен хороший, спортивный парень, который обхватит меня и взревет: «Ну, ты даешь, старушка!» Разыграть умеет, подстроить что-нибудь…

И Аврелия снова вздохнула.

— Да, кстати, — сказала подруга, — если он приехал, он в той комнате?

— Вероятно. А что?

— Я ему простыни зашила.

— Это хорошо, — признала Аврелия. — Жаль, я не додумалась.

— Теперь поздно.

— Да. Но я вот что сделаю. Ты говоришь, Лизандр храпит. Суну его в то окно.

— Замечательно, — одобрила подруга. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Судя по звуку, там, внутри, закрылась дверь.

Как я уже говорил, у племянника моего было немного ума, но какой был, тот кипел. Человек, которому надо изменить всю систему ценностей, чувствует себя так, словно взобрался на Эйфелеву башню, а ее выдернули. Вернувшись к себе, Арчибальд положил мыло в мыльницу и сел на кровать, чтобы все обдумать.

Аврелия напоминала Клеопатру. Мы не преувеличим, если сравним его чувства с чувствами Марка Антония, если бы тот увидел, что царица исполняет морской танец.

Отрезвил его легкий звук шагов и недовольное ворчание, которое издает всякий бульдог с устоявшимися привычками, когда его вынут из корзины в предутренний час.

Арчибальд встал и постоял в нерешительности. Потом снизошло вдохновение. Он знал, что ему делать.

Да, друзья мои, в этот высший миг своей жизни, когда судьба его, можно сказать, висела на волоске, Арчибальд Маллинер начал свой неподражаемый номер «Курица и яйцо».

Подражание это отличали свобода и особое тепло. В нем не было ярости, свойственной Сальвини в «Отелло»; пронзительностью своей оно могло напомнить Сару Сиддонс в последней сцене леди Макбет. Вначале звук мягок и слаб, в нем слышится робкая радость матери, которая поверить боится, что союз ее благословлен, и она, именно она, произвела на свет дивный эллипс, белеющий сквозь солому. Так и слышишь:

— Вылитое яйцо… И на ощупь, гладкое такое… Да это яйцо и есть!

Сомнения позади, звук набирает силу. Он крепнет, взмывает вверх, переходит в радостную песнь, в «Куд-куд-кудах» такой силы, что многие отирают слезы. Обычно, завершения ради, племянник мой обегал комнату, хлопая полами пиджака, и прыгал на диван или на кресло, где застывал, расставив руки под прямым углом, кудахтая до посинения.

Много раз проделывал он это в «Трутнях», чтобы развлечь друзей, но никогда еще — с таким пылом, с таким неподражаемым блеском. Скромный, как все Маллинеры, он поневоле ощущал, что превзошел самого себя. Художник узнает свой звездный час. Музой его была любовь и так его вдохновила, что он обегал комнату не один раз, а все три.

После этого он взглянул в окно и увидел прекраснейший лик на свете. Аврелия смотрела на него, как смотрит первый ряд на Крейслера, когда он, опустив скрипку, отирает рукой лоб. Такое выражение обычно называют благоговейным.

Они долго молчали; потом она сказала:

— А можно еще?

Арчибальд выступил на «бис». Он воплотил курицу четыре раза и, как признавался мне позже, был готов на пятый, но вместо этого, легко спрыгнув с кресла, направился к ней.

— Старушка, — сказал он ясно и твердо, — ну, ты даешь! Аврелия таяла в его объятиях, подняв к нему дивное лицо.

Было тихо, только бились сердца, да сипел бульдог, видимо, страдавший бронхами.

— Порядок, — сказал Арчибальд. — Закурить бы! Аврелия удивилась.

— Ты же не куришь!

— Еще как курю.

— И пьешь?

— Будь здоров. Да, кстати…

— Что, дорогой?

— Вот, скажи. Если тетя нас навестит, можно дать ей по черепушке чулком с камнями?

— Какая прекрасная мысль! — нежно сказала Аврелия.

— Близнецы! — вскричал Арчибальд. — Духовное родство, в чистом виде! Так я и думал. Знаешь, старушка, пойдем, отнесем собачку дворецкому. Проснется — а она тут. Очень полезно, курорта не надо. Шокотерапия. Как ты, «за»?

— Еще бы! — прошептала Аврелия. — О, еще бы!

И, рука в руке, они направились к парадной лестнице.

АРЧИБАЛЬД И МАССЫ

— Возьмем социализм, — вдумчиво заметил Портер. — Куда ни пойдешь, он тут как тут. Видимо, вошел в моду.