Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества

В начале 1852 года Кошелевым, под редакцией И. С. Аксакова, был издан «Московский сборник», и в первой книге его Киреевский напечатал, в виде письма к графу Е. Е. Комаровскому, статью «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России». Статья эта заключает в себе большей частью мысли, уже высказанные Киреевским раньше в прежних литературных произведениях его, но, по законченности развития основных положений, определенности и последовательности их изложения, считается особенно значительным, капитальным трудом автора. По мнению Киреевского, европейское просвещение, достигнув во второй половине XIX века полноты своего развития, породило конечными своими результатами всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды, потому что самое торжество ума европейского обнаружило односторонность его коренных стремлений, общий вывод из всего богатства знания представил только отрицательное значение для внутреннего сознания человека. Западный человек «верил, что собственным отвлеченным умом может сейчас же создать себе новую разумную жизнь и устроить небесное блаженство на преобразованной им земле». Но самый отвлеченный разум дошел до сознания своей ограниченной односторонности и убедился, что высшие истины ума и его существенные убеждения лежат вне отвлеченного круга его диалектического процесса. С утратой веры во всемогущество разума оставалось либо «довольствоваться состоянием полускотского равнодушия ко всему, что выше чувственных интересов и торговых расчетов», либо «возвратиться к тем отвергнутым убеждениям, которые одушевляли Запад прежде конечного развития отвлеченного разума»; ни то, ни другое было невозможно для людей, которые были не в силах «вынести ни жизни тесно эгоистической, ни жизни односторонне умственной, прямо противоречащей полноте их умственного сознания», и большинство мыслителей европейских «обратились к тому избегу, что каждый начал в своей голове изобретать для всего мира общие начала жизни и истины, отыскивая их в личной игре своих мечтательных соображений». Ввиду такого состояния умов в Европе многие в России, «убедившись в неудовлетворительности европейской образованности, обратили внимание свое на те особенные начала просвещения, не оцененные европейским умом, которыми прежде жила Россия и которые теперь еще замечаются в ней помимо европейского влияния», начались живые исторические разыскания в этом направлении, сличения, издания…

Впервые после полутораста лет, обратив испытующий взор внутрь себя и своего отечества, русские ученые, говорит Киреевский, с изумлением увидели, что «почти во всем, что касается России, ее истории, ее народа, ее веры, ее коренных основ просвещения» и живых следов этого просвещения на прежней русской жизни, на характере и уме народа, — «почти во всем они были до сих пор обмануты» вследствие того, что «безусловное пристрастие к западной образованности и безотчетное предубеждение против русского варварства заслоняли от них разумение России». Выражение основных начал русской самобытности представляет, однако, большие трудности, так как они в силу исторических условий не раскрылись в жизни до очевидности конечного развития просветительных начал Запада в его истории.

Как в прежних своих статьях, кроме разностей племенных, Киреевский указывает три основных начала просвещения европейских народов: христианство в форме Римской церкви, образованность языческого мира и возникшую из насилий завоевания государственность. Все эти три элемента Запада, по мнению Киреевского, были совершенно чужды Древней Руси, для чистого влияния христианского учения на жизнь человека на Руси не было тех препятствий, какие Европа находила «в сомкнутой образованности мира классического и в односторонней образованности народов Запада», в отношении государственном русский народ устраивался вполне самобытно. Особенностью настоящей статьи Киреевского, сравнительно с прежними его сочинениями, является выделение греческого мира из понятия о мире классическом по отношению его к западному просвещению и определение влияния варваров на европейскую образованность не только в смысле чисто культурном, в смысле благоприятного условия для более полного и многостороннего развития просветительного начала, но главным образом в смысле важности следов их завоеваний в строе государственной жизни западноевропейских народов. В связи с этим несколько изменяется и характеристика соответствующих начал образованности русской: автор допускает, что Древняя Русь не была совсем чужда древней классической образованности, что она была причастна ей, но в той уже форме, в какой эта образованность прошла сквозь учение христианское; указание на отсутствие элемента завоевания в развитии государственности на Руси было делаемо Киреевским и раньше, но мимоходом, — теперь, в сопоставлении с новым определением влияния варваров на образованность Запада, указание это получило особый самостоятельный смысл и значение.