Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника

С конца сентября и особенно с 5 октября (двойное coup d'etat [государственный переворот] на Балканах) в Петербурге все выше и выше взмывались волны всеславянского энтузиазма и патриотического возмущения. Параллельно протекавшая студенческая забастовка — этот элементарный, почти рефлекторный ответ нового, по-революционного студенчества на новый режим — внесла режущую ноту в мелодию «национального» единодушия. Все соединилось, чтобы похоронить общестуденческий протест: «союзники» со своими резинами и кадетские профессора со своей умиротворительной ложью. 22 октября «Речь» могла уже с удовлетворением констатировать, что забастовка задушена — "без пролития крови". Помеха была устранена. Тем свободнее неистовствовала пресса — первую скрипку играла "Речь"! — по поводу "австрийского злодеяния" на Балканах. К открытию думской сессии могло казаться, что все партии и все вопросы растворились в «неославизме», который в первом же заседании Думы добросил одну из своих волн под самый — увы, столь ненадежный! — потолок Таврического дворца. Но уже через несколько дней все изменилось. Под давлением крестьян на очередь был поставлен указ 9 ноября. Аграрный вопрос — "самый жгучий и революционный вопрос нашего времени", по отзыву Меньшикова — сразу стал в центре внимания, отодвинув далеко в сторону и препирательства думских партий с министром Шварцем^*, и всеобщие требования "справедливых компенсаций" на Балканском полуострове.

"Землей не пахнет!" — так резюмировали свое впечатление после речи докладчика земельной комиссии, октябриста Шидловского, депутаты-крестьяне в кулуарах Таврического Дворца.

— "Чужой землей не пахнет!" — поправляли их октябристы.

И те и другие выражали этими словами одну очень определенную мысль: указ 9 ноября — не простой закон об условиях выхода из общины, необходимый ввиду завершения выкупной операции, а законченный метод разрешения аграрного вопроса. «Пахнет» или "не пахнет" экспроприацией дворянства? Вот каков подлинный вопрос, который в период революционного подъема решался практически, а сейчас служит лишь очередной темой парламентской риторики, ибо на деле он — для ближайшего периода — твердо и бесповоротно предрешен.

"Аграрный месяц не случайно вытеснил собою месяц «патриотический»: и там и здесь речь шла о поисках более широкого базиса капиталистического развития: во втором случае — на Балканах или в Персии; в первом случае — на центральном российском черноземе. Политически эти два пути совершенно несовместимы: либо поддерживать царизм — для внешних завоеваний, либо ослаблять его — в интересах внутренних реформ; либо империализм, либо демократия; либо Балканы, либо Тамбовская губерния.

Первой жертвой этого противоречия оказалась, как всегда, кадетская партия. Ей пришлось перевооружиться в 24 часа и от патриотического забегания вперед перейти к оппозиционной атаке в тылу. Этим уже всецело предопределялся самый характер «атаки». Шингарев^* старательно подчеркивал, что принудительное отчуждение по справедливой оценке не противоречит интересам помещиков. Еще резче выразил ту же мысль кадет-помещик Березовский. "То, что мы предлагали, — оправдывался Милюков, — была последняя опора, единственная плотина, способная сдержать поток". Он заверял далее, что во время переговоров кадетов с камарильей "самый вопрос о принудительном отчуждении оставался еще (при дворе) под сомнением, о чем я лично могу свидетельствовать". Это, однако, опровергалось. "С.-Петербургские Ведомости", сообщая об интимной беседе Милюкова с покойным гр. Игнатьевым^* в отдельном кабинете ресторана «Донон», соглашались видеть в этом лишь великую растерянность правительства пред Аладьиными и Аникиными^*, но никак не готовность на принудительное отчуждение. "Новое Время" прямо утверждало, что "прелиминарные сношения выяснили, что кадетские вожаки согласны поступиться принудительным отчуждением за министерские портфели" (N 11.725). Кто и до какой именно черты лжет в этой полемике о делах прошлого, решить не легко. Да это и безразлично по отношению к настоящему: все равно никто из кадетов не берет сейчас всерьез своей собственной аграрной программы в ее полном объеме.

И тем не менее черноземный призрак снова овладел на время сознанием либерализма и исторг из его уст речи в духе столь охаянной кадетами "митинговой демагогии". Сам Милюков, который за последний год окончательно постиг искусство превращать оппозиционную тактику в кружный путь политического услужения, оказался немедленно повинен в натравливании и возбуждении сословий, едва вступил в насыщенную электричеством атмосферу аграрного вопроса: ему достаточно было только рассказать политическую историю закона 9 ноября. Как ни старался он государственно-сословную политику дворянства свести к придворно-групповым проискам ("не дворянство вообще, а Совет объединенного дворянства"!), сгруппированные им факты поднялись над его собственной ограниченностью и раскрыли свою внутреннюю глубоко-революционную мораль…