Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника

"Кто же может быть этим союзником буржуазии?

"Интеллигенция, не имеющая никакого влияния на хозяйственную жизнь, радикальная печать?.. Это было бы весьма сомнительным плюсом.

"Естественным союзником буржуазии являются другие экономические классы, связанные с ней непосредственным участием в хозяйственной жизни и действительно заинтересованные в повышении производительности национального труда.

"В настоящий исторический момент в России в этом заинтересованы все классы русского народа: буржуазия и помещики, крестьяне и рабочие.

"Но, к несчастью, крестьяне и рабочие, как только они начинают относиться «сознательно» к окружающему, становятся большей частью жертвой социалистической пропаганды, идущей от интеллигенции, и начинают видеть в буржуазии своего главного политического врага. Поэтому о крестьянах и рабочих, как политических союзниках буржуазии, не может быть и речи.

"У буржуазии остается, таким образом, сейчас только один единственный союзник — помещики… И поэтому объединение представителей обоих этих классов в Союзе 17 октября вызвано не случайными причинами, а продиктовано всем ходом русской политической эволюции[51].

Буржуазия могла бы забрать в свои руки правительство, только оперевшись на массы. Но так как массы относятся к ней враждебно, то буржуазия вынуждена не бороться против правительства, а держаться за него обеими руками. Октябристы слишком реалистичны, чтобы на авось заниматься «оппозицией», как кадеты. И они последовательно проводят эту свою точку зрения, несмотря на все испытания судьбы. Правда, после первых громовых ударов азефовщины и они позволили себе ахнуть. Но уже очень скоро заставили себя понять, что Азеф ничего не меняет в "ходе русской политической эволюции", ибо он всего-навсего — таракан, неосторожно всплывший на поверхность их же собственных октябристских щей, и что выплескивать щи из-за таракана противоречит не только интересам, но и национально-бытовым традициям московского купечества. И когда им слева доказывали, что таракан — не случайность, а неизбежность, они отвечали: "что ж? — остается, благословясь, проглотить и таракана". И проглотили, не поморщившись.

IV. Эпитафия кадетской тактике

В кадетских речах об Азефе было много красивых мест, счастливых выражений и даже мыслей. Но никогда еще безнадежность кадетства не выступала с такой яркостью, как в этих дебатах. По мысли милюковской фракции, запрос должен был оказаться клином, вогнанным в тело третьедумского блока, и если не повалить министерство, то затруднить для октябристов роль правительственной партии. Оказалось наоборот. Повторилось то же, что и после прежних разоблачений. Все помои, весь мусор и дрянь, которыми история последних двух-трех лет облила и забросала царское самодержавие, не только не нанесли ущерба контрреволюционному союзу, но, наоборот, еще теснее сплотили его цементом общего позора. — Хлеб, украденный Гуркой у голодающих крестьян? Взятка губернатору? Братание царя с осужденными громилами? Икона, начиненная взяткой градоначальнику? Дома терпимости, как устои патриотизма? Волосы, поодиночке вырванные во время пыток? Что там еще? Нет ли чего посильнее? Экспроприации под командой полиции? Изнасилование старух казаками? Расстрелы без суда? Наконец, Азеф? Министры, убитые при содействии полицейских террористов?.. Давайте все сюда! Все пойдет в дело! Столыпин с Гучковым выводят здание новой России — им нужен строительный материал!

"Почему — вопрошал Маклаков октябристов и правительство — в деле, где мы, как будто, исходим из одинаковой позиции, мы начинаем в конкретных случаях говорить на разных языках"? Почему? Недоумение "блестящего юриста" Маклакова разрешил аляповатый политик Милюков. Правительство хочет "победить революцию", но не может: отсюда его слабость. "Кадеты думали иначе: они надеялись приостановить революцию". Исходили, значит, из той же позиции, только метод предлагали другой. Что ж, имели успех? Увы! "Правительство, привыкшее опираться на силу, — жаловался Милюков — считалось с нами, когда видело в нас большую революционную силу. А когда увидело, что мы — только конституционная партия, то в нас надобности уже не оказалось". Понимал ли Милюков, что говорил? Сознавал ли, какой убийственный итог подводит трехлетней истории своей партии? Она стала спиной к революции, спекулируя на доверие власти — и это погубило ее. В тщету обратились усилия ее, весь позор ее унижений и предательств не дал ей ни крупицы власти. И роль ее собственного вождя превратилась в жестокую эпитафию на могиле ее «демократического» либерализма…

V. Революционная романтика и Азеф