Том 4. Песнь над водами. Часть III. Реки горят

И вот за все эти мучения его же поливают помоями! Нет, не надо было браться за эту работу, не надо было. Что там Малевский ни говори, а дела идут все хуже. Англичане… На кого же в таком случае можно рассчитывать, если уж и англичане предают? Там, в Куйбышеве, в посольстве, видно тоже нервничают, ни на один запрос невозможно добиться толкового ответа.

В одну из тех ночей, когда Лужняк долго ворочался на постели, страдая от мучительной тянущей боли в печени, и уснул лишь за полночь, его внезапно разбудил Малевский.

— Что случилось?

— Слушай, было сообщение: под Смоленском нашли перебитых польских офицеров.

Лужняк протирал запухшие глаза.

— Каких еще офицеров?

— Наших, польских, понимаешь? Тысячи офицеров… Большевики поубивали в сороковом году…

Лужняк спустил ноги с кровати, и первое, что он увидел, был рыжий столб копоти, который валил, как из трубы, из лампового стекла. «Черт! Забыл потушить лампу, теперь весь стол в саже…»

— Чье сообщение, что ты болтаешь?

— Да проснись ты! Ясно тебе говорю: немцы передают, что в Катыни под Смоленском найдены могилы убитых польских офицеров. Сикорский обратился в Международный Красный Крест с просьбой расследовать дело…

— Как, в Красный Крест?

— А куда же? В дирекцию трамвайного общества, что ли, надо было, по-твоему, обращаться? Интересно, как теперь американцы и англичане распутаются со своим союзом!

— С каким союзом?

Малевский пренебрежительно пожал плечами.

— О господи! Спишь ты еще, что ли? Ведь это не баран начихал! Тут уж так называемое мировое общественное мнение должно будет сказать свое слово.

Лужняк медленно собирался с мыслями.

— Послушай-ка, так ведь это значит…

— Это значит, что нашему правительству придется порвать с большевиками, понятно? Наконец-то Сикорскому дадут по шапке! Теперь-то уж кончатся эти нежности с Советами. Положение вещей совершенно меняется. Ведь это уж не турусы на колесах, которые Гавлина разводил, нет, тут уж другое, хо-хо!

— Слушай, ты это к чему о Гавлине? — пытливо взглянул вдруг на него Лужняк.

Малевский смутился.

— Как, к чему? Я просто так… что, мол, это совсем другое…

— Ты полагаешь…

— Ничего я не полагаю! С ума ты сошел, что ли? Тут совсем другое дело… Были у тебя в руках имена и адреса вывезенных детей? Мог ты их показать кому-нибудь? Мог доказать, что четыреста тысяч детей умерло? Нет! А тут — комиссии, трупы, все как полагается.

Но Лужняк все еще подозрительно всматривался в лицо гостя.

— Чему же ты так радуешься?

— Как это — чему? Эх, Лужняк, Лужняк, далеко с твоим умом не уйдешь! Да ведь это же козырь, и какой козырь! Тут уж большевики не выкрутятся.

— Ладно. Положим, что так. — Лужняк мрачно жевал погасшую папиросу. — Но все это, как ты называешь, большая политика, политика дальнего прицела. А с нами что будет, я тебя спрошу?

— То есть с кем — с нами?

— Ну, со мной, с тобой, со всеми нами тут, на месте?

— Ах, какое это теперь имеет значение! Как-нибудь да устроимся.

— Ты думаешь?

— Думаю. И послушай, в политике ты всегда был дубом, но теперь и ты поймешь, в каком положении оказались англичане и американцы. Ведь им придется выбирать: мы или они?

— Какие — они?

— Господи Исусе Христе, как говорила моя покойная тетушка! И ты еще обижаешься, когда я говорю, что в политике ты настоящий дуб. Ведь ясно, как апельсин, союзникам придется выбирать — Польша или большевики, понимаешь? Такая каша заварится! Просто любо! До сих пор они еще могли вилять, но теперь им придется считаться с тем, что скажет широкое общественное мнение о таком союзе. Это можно было с самого начала предвидеть, а твой Сикорский дал обмануть себя, поверил в большевистскую дружбу…

— Генерал Сикорский всегда…

— Знаю, знаю, пусть будет так. Сейчас уже не о чем спорить. Теперь — капут.

Но Лужняка опять словно кольнуло что-то.

— Слушай, а откуда ты это знаешь?

— Я же говорю тебе, по радио передавали.

— Большевистское сообщение?

— Немецкое. И польское из Лондона.

Ну, конечно, Малевский всегда узнает обо всем раньше его. Есть какая-то секретная радиосвязь, тут, поблизости, но его, Лужняка, не допускают до этой тайны. Такие сообщения всегда идут через Малевского…

— Ладно. Но только вызовет ли это и вправду такие последствия, как ты говоришь?

— Черт тебя знает, до чего ты несообразителен! Да пойми же ты, что теперь начнется совсем другое, увидишь!

Лужняк действительно увидел. Через Малевского же, или через кого другого, новость распространилась с молниеносной быстротой. Утром сотрудники явились на работу с небывалой точностью. О работе никто и не думал, барышни пугливо перешептывались. Приходили все новые люди, известие уже распространилось повсюду.

— Одного только я не понимаю, — робко спрашивала панна Станислава, — зачем они их собственно поубивали? Ведь все другие наши офицеры после амнистии вышли на свободу?

— Зачем? Это уж вы большевиков спросите — зачем!

— Может, это еще неправда? — усомнился кто-то.