Том 4. Пьесы и радиопьесы

Фисигнат. Он снова будет бить! Нет, даже то, что этот грубый распутник с виду морально исправился, не помешает нам спросить старшего жреца Латоны: осмеливаетесь ли вы оспаривать подобные стечения обстоятельств, господин Стробил?

1-й судья. Просто скандал!

2-й судья. Клевета!

3-й судья. Долой консерваторов, оплот Латоны!

4-й судья. Да здравствует Агатирс!

Страшный крик и шум, звонит колокольчик; шум все возрастает, потом мертвая тишина.

Филиппид. Я, Филиппид, это предчувствовал. До сути дела так и не дошли. На сцену явились идеалы. Драка была невероятная. Погонщик ослов бил зубного врача, зубной врач — Мильтиада, Мильтиад — Полифона, Полифон — Фисигната, а Фисигнат запустил мне в голову колокольчик за то, что я передал дело в сенат. Судебные приставы избили погонщика ослов, а десять судей били всех, кто попадался им под руку, получая ответные удары. Наконец каждый, шатаясь, обливаясь кровью, поплелся домой: я — в свой кабинет, судьи — в город, погонщик ослов с Полифоном — на Леонову улицу, а зубной врач Струтион вместе с Фисигнатом — в квартал особняков.

Струтион. Проклятый директор Общества по импорту рабов в Герании! Какой мне теперь прок от его больного зуба мудрости? Половина моих пациентов разбежались! Уже один зубной техник из Византии, необразованный тип, который даже не чисто говорит по-гречески, открыл на улице Аистов лавку с живой лягушкой над зубоврачебным креслом. А что я узнал о своей жене! Это выше моих сил, господин Фисигнат, выше сил! В двенадцать в храме Ясона! Я должен развестись, у меня тоже есть свои принципы! Ох, я бы с удовольствием отказался от этого процесса!

Фисигнат. Господин зубной врач Струтион! На вас смотрит весь город! О вас говорит вся Фракия! И вы хотите отказаться от процесса в эту историческую минуту! Жену свою вы потеряли. Несомненно. Вам пришлось потерять половину своей практики. Тоже верно. Но сейчас речь идет об идеалах, о человечности! Еще раз сорок драхм на мои издержки, рискнем — и противник будет уничтожен!

Полифон. А я говорю тебе как пролетарию и представителю рабочего класса: борись против беззакония, которое проявилось не только по отношению к тебе, милый Антракс, но и ко всем погонщикам ослов! Твои шансы бесспорны! Еще раз четыре драхмы — и зубной врач побежден!

Антракс. Но у меня нет больше денег, господин защитник, — ведь осел интернирован, мебель и кровати заложены и дочку, вы же знаете, маленькую Горго, мы продали в рабыни рантье Памфу…

Полифон. Если ты, уже совсем достигнув цели, уже собираясь начать успешный промысел со сдачей ослов в прокат, хочешь все бросить, милый Антракс…

Антракс. Сделаем, господин, как-нибудь сделаем.

Полифон. Вот видишь, ты человек благоразумный. Деньги надо принести не позже завтрашнего дня. И тогда доведем процесс до победного конца. О-о, вот уже и Аполлонов переулок, мне надо сворачивать, милейший, держись, будь молодцом, а я должен свернуть. Ох, проклятый запах!

Антракс. Вот он идет. К рантье Памфу. А я бреду дальше, вниз по Леоновой улице. Он хочет еще четыре драхмы и четыре уже получил. Мне остается только четыре, но это все-таки еще один осел. Придется мне выкручиваться, хотя бы из-за восьми драхм, которые я теперь потерял. Надо продать Кробилу, жену, виноторговцу Кораксу, он, наверное, возьмет ее. Ничего не поделаешь, Антракс. Сморкайся, сморкайся, бывали у тебя времена и потяжелее, раньше, когда голодали. Вон опять стоит Леонид у своего трактира. Уже и не здоровается. Потому что я больше не пью. Никак не могу сейчас — со своей добродетелью и с тем, что я теперь — народ. А вот и мой подвал. Мокрое белье уже не висит перед порогом, нет у нас больше белья. Здравствуй, Кробила, жена.

Кробила. Просяная каша готова. А чесноку у нас больше нет, муженек.

Антракс. И чесноку у нас уже нет. Я ем кашу. Я сморкаюсь. Жена, говорю я, настали плохие времена. Она что-то бурчит, старуха, стоит у очага, так всегда, и смотрит на меня. Жена, говорю я, Полифону нужны еще четыре драхмы.

Кробила. У нас больше ничего нет.