Том 4. Письма, А. Н. Пирожкова. Семь лет с Бабелем

Зиму и весну 1936 года Горький провел в Крыму на своей даче в Тессели. Возвратившись оттуда в середине мая, он, как известно, заболел гриппом, который быстро перешел в воспаление легких. Положение стало угрожающим.

Еще 17 июня Бабель писал своей матери: «Здоровье Горького по-прежнему неудовлетворительно, но он борется как лев — мы все время переходим от отчаяния к надежде. В последние дни доктора обнадеживают больше, чем раньше. Сегодня прилетает Андре Жид. Поеду его встречать!»

Как и многие друзья Горького, Бабель в эти дни испытывал мучительную тревогу и часто звонил на Малую Никитскую, надеясь узнать что-либо утешительное. Надежды — увы! — не оправдались, и 18 июня наступил конец.

На другой день Бабель написал об этом матери:

«Великое горе по всей стране, а у меня особенно. Этот человек был для меня совестью, судьей, примером. Двадцать лет ничем не омраченной дружбы и любви связывают меня с ним. Теперь чтить его память — это значит жить и работать. И то и другое делать хорошо. Тело A. M. выставлено в колонном зале, неисчислимые толпы текут мимо гроба...»

Мне не раз приходилось слышать, что Бабель будто бы встречался у Горького со Сталиным, или же что он с Горьким ездил к Сталину в Кремль. Мне Бабель никогда об этом не говорил. А вот придумать беседу со Сталиным и весело рассказать о ней какому-нибудь доверчивому человеку — это Бабель мог. Так, видимо, родились легенды о том, как Сталин, беседуя с Бабелем, предложил написать о себе роман, а Бабель будто бы сказал: «Подумаю, Иосиф Виссарионович», или о том, как Горький в присутствии Сталина якобы заставил Бабеля, только что вернувшегося из Франции, рассказать о ней, как Бабель остроумно и весело рассказывал, а Сталин с безразличным выражением лица слушал и потом что-то произнес невпопад...

Бабель не понимал, зачем допускает Горький в свой дом вмешательство органов, и очень не одобрял всего, что делалось в этом доме в те годы. Когда умер сын Горького Максим, да еще разбился самолет его имени, Бабель говорил: «Несчастный старик, гибель сына он переживает тяжело».

Про Максима — что он небесталанный человек, но обстановка отца губила его.

Нелегко было переживать все это и Екатерине Павловне. Она любила Бабеля и говорила с ним откровенно: «Ну почему Алексей допускает все это, зачем ему это надо? Началось все с Марии Федоровны Андреевой. Этот Крючков (секретарь Горького) — это ставленник Марии Федоровны». Когда Бабель гостил у Горького на Капри, он присылал мне много снимков Италии, различных интересных памятников Рима, Флоренции и Венеции. А в одном из писем прислал две фотографии Алексея Максимовича, стоящего у костра в саду своего дома на Капри. На обеих фотографиях сбоку виднелся П. П. Крючков.

После смерти Горького Екатерина Павловна начала собирать материалы для архива. Бабель мне сказал: «У Вас есть фотографии Горького, снятые мною на Капри, Вы должны отдать их Екатерине Павловне». Я ответила: «Да, но на них изображен Крючков, видеть его будет для Е. П. неприятно». А тогда в Москве шли разговоры, что Крючков способствовал в смерти Максима, подговорив его в апреле-месяце выкупаться в Москве-реке, и причастен к смерти самого Горького. Но на это Бабель мне сказал: «Там другое к этому отношение». И забрал для Екатерины Павловны эти фотографии. И я поняла, что в доме Пешковых не верят в насильственную смерть ни Максима, ни Алексея Максимовича.

После смерти А. М. Горького мы с Бабелем часто бывали в Горках на его даче. Екатерина Павловна или Надежда Алексеевна приглашали нас, а также Соломона Михайловича Михоэлса с женой, на праздничные дни в мае или в ноябре. Для гостей в доме было целое крыло с гостевыми комнатами, где можно было переночевать одну или иногда две ночи. В один из таких приездов в Горки Бабель повел меня на второй этаж, чтобы показать комнату Алексея Максимовича, где он работал и где умер. В просторной светлой комнате стоял очень большой простой стол в идеальном порядке, с хорошо заточенными карандашами всех цветов и ручками. Была ли пишущая машинка, не помню, мне кажется, на столе ее не было. Кровать узкая, застеленная пледом, и над кроватью картина, изображающая молодую девушку, умирающую от чахотки, с бледным и печальным лицом. Выражение лица было такое грустное и безнадежное, что у меня содрогнулось сердце, когда я на нее смотрела. Запомнила навсегда.

Сосед Бабеля по московской квартире Бруно Алоизович Штайнер, холостяк, отличавшийся необыкновенной аккуратностью, был предметом многих насмешек и выдумок Бабеля. Одна из них была придумана в ответ на мой вопрос, почему Штайнер не женат.