Том 4: Под ливнем багряным

Остановившись в чудом уцелевшем замке Омер, построенном потомками знаменитого крестоносца, принц созвал военный совет.

— Меня волнует лишь одно, милорды: где противник? — Он с вымученной улыбкой взглянул на измотанных долгим походом сподвижников.

В полыхающем озарении смоляных факелов с особой рельефностью вырисовывались заросшие, влажные от испарины лица. Говорить не хотелось. Освобожденные от ненавистных лат, тела требовали немедленного отдыха. И то сказать: две ночи провели в седлах. Лошади и те не выдерживали. Сам принц успел сменить четырех, пятая пала под ним уже в воротах Омера.

Никто не знал, куда делось войско Карла, просочившееся через расставленные на всех дорогах посты, как песок сквозь пальцы. Даже думать об этом было противно, настолько слипались глаза и ныли кости. Но вопрос задан, и рыцарская вежливость не позволяла отделаться нечленораздельным мычанием.

Граф де Бомонт, грузный, состарившийся в походах, с мягкой укоризной покосился на Джона Чандоса. Главнокомандующий откровенно храпел, уронив на грудь налитую свинцом голову. Недаром ворчат старики, что война привела к огрублению нравов: молодежь совершенно отбилась от рук.

— Нам остается либо уверовать в колдовство, милорд герцог, — Бомонт счел себя обязанным поддержать разговор, — либо допустить, что французы пошли через лес. Первое нелепо, второе неслыханно, но все-таки более вероятно.

— Без дорог? Как звери? — Черный Принц только руками развел. — А как же обозы?

— Скорее всего, сожгли, а может, и схоронили в надежном месте.

— Так-так. — Принц размял занемевшие пальцы. Усталость как рукой сняло. Мысль обрела привычную четкость и быстроту. — Значит, кузен Карл снова хочет укрыться в Париже?

— Почему бы и нет? Как-никак зима на носу.

— Чандос! — гаркнул принц во весь голос.

— Милорд? — Коннетабль[14] перестал храпеть, но так и не оторвал подбородок от шнуровки колета.

— Выступишь с рассветом в направлении на Шартр.

— Выступлю, милорд, выступлю…

— Пока не поздно, нужно поджечь лес у Фонтенбло, граф Бомонт!

— Поздно, но я попробую. — Двужильный норманн с трудом отлепился от высокой спинки стула и с хрустом в суставах выпрямился. Пол уходил из-под ног, как палуба в шторм.

— Возьмешь кернов[15] и лучник. — Принц невольно отвел глаза. Как и король, он все еще верил, что одним молниеносным броском можно свершить чудо. И не щадил, как отец, ни себя, ни других.

Глава вторая Первая встреча

С ним йомен был — в кафтане с капюшоном.
За кушаком, как и наряд, зеленым
Торчала связка длинных, острых стрел,
Чьи перья йомен сохранять умел,
И слушалась стрела проворных рук.
С ним был его большой могучий лук,
Отполированный, как будто новый.
Был йомен кряжистый, бритоголовый,
Студеным ветром, солнцем опален,
Лесной охоты ведал он закон.
Наручень шитый стягивал запястье,
А на дорогу из военной снасти
Был меч, и щит, и на боку кинжал.
На шее еле серебром мерцал,
Зеленой перевязью скрыт от взора,
Истертый лик святого Христофора…

Джеффри Чосер.

Кентерберийские рассказы

Больше нигде в мире не встретишь таких широких дорог, как во Франции, проклятой и трижды благословенной. И приведут, куда надо, и места достанет, чтобы разъехаться с встречной повозкой. Метко подмечено: по королевской дороге невеста проедет, не зацепив воз с покойником.

Куда ни глянь, всюду трупы. По дороге на Шартр, по дороге на Орлеан.

Пять дней горел лес в Понтьерри. Фонтенбло и Эссон купались в густой удушливой пелене, а когда менялся ветер, едкая гарь заволакивала притихший Париж. Солнце едва проглядывало сквозь мглу бледным размытым пятном. Сбившись в стаи, волна за волной проплывали черные птицы. Всхлипывала и замирала усталая бронза колоколов. Тусклые зори остывали в угрюмой спешке, как вынутое из горна железо. Потом наползли тучи, и не стало ни утра, ни вечера. Но в канун дня усопших милосердное небо обрушило ледяной ливень. С короткими перерывами лило всю неделю, а перед праздником святого Мартена дождь сменился мокрым, липучим снегом. Изрядно попорченный огнем придорожный лес курился холодным туманом, словно преддверие адской бездны. В прелой листве, где совсем недавно рыли желуди вепри, ржавели пробитые латы. Тихо было в опустевших, разоренных домах. Ни грохота бочек, ни песен застольных:

A la Saint-Martin
Bonde ton vin.[16]