Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

В это время в коридор ворвались другие классы, и животный хохот заполонил пространство. Где-то, однако, раздавался плач.

— Отойдем в сторону на лестницу, — сказал Крэк.

Там девочка проговорила:

— Дядя, я не знаю, что такое омст.

— Но ты употребляла это слово.

— Я слышала это слово в бане, и оно мне понравилось.

— В какой бане и от кого?

— В нашей бане, напротив школы. От банщика Ромы.

— Ты не врешь? Смотри, накажу.

Девочка заморгала глазами.

— Я боюсь вам врать.

— Молодец.

Вдруг возникла фигура учительницы. Сухая, высокая, строгая.

— Девочками интересуетесь? — спросила она у Крэка, но совершенно механически и даже не равнодушным, а просто машинным голосом, как будто она заводная кукла.

«Разговаривает, как говорят в Стране деловых трупов, но там трупность, не только механичность. Впрочем, многие и у нас теперь так говорят», — подумал он.

— Нет, мадам, я импотент, — гордо ответил Крэк.

— А… Вот как… А, — металлическим голосом ответила учительница и пошла прочь.

Крэк хихикнул ей вслед.

— Канус, я пошел бы с тобой в туалет, мне бы директор разрешил, но у меня дела, — Крэк развел руками. — Ты уж меня извини. Простишь мне?

— Я прощаю тебе, — важно ответила девочка.

— Ну вот и хорошо. Иди в класс.

Хохот в коридоре не умолкал.

Крэк спустился вниз, прошел мимо спортивного зала и, не простившись с директором, вышел на улицу. «На всякий случай надо проверить этого банщика, — вздохнул Крэк. — Но на сегодня хватит. Пора домой, отдохнуть и кое-что записать».

Глава 17

Чудесный, даже в чем-то какой-то интимный вечер опустился над страной конца мира.

Сквозь обычные низкие тяжелые облака вдруг прорвалось адское солнышко. И стало удивительно красиво, как будто в Ауфирь вселился пейзаж XIX века. Но что-то в этом было прощальное и неестественное. Не может же из гроба выйти прошлое, тем более если речь идет о самой природе.

Жильцы русской обители в Ауфири не верили своим глазам. Иван Алексеевич, глава семейства Потаповых, уверял, что это к добру. Полина Васильевна, напротив, твердила за чаем, что к беде. Дашенька молчала и думала о своем Сергее, которого, конечно, уже давно прочили ей в женихи. Оставалось ждать год, согласно обычаю и возрасту Даши. Выйти замуж в аду — в этом было что-то невместимое в ум. Но иного варианта не предвиделось, жизнь продолжалась и здесь. Потаповы были уверены, что попали в ад, а не в будущее перед концом мира. Правда, в довольно странный, необычный ад, потому они и надеялись, что рано или поздно они пройдут это испытание и оно останется позади.

Сергей последнее время потерял ориентацию, где он находился. С одной стороны, Валентин с его Вагилидом, с другой — Потаповы, и к тому же Дашеньку он уже лелеял в сердце своем. «Мне, парню XX века, девушка из XIX века, неиспорченная такая, чистая, верная, как раз подходит, — полагал Сергей. — И потом, я всегда был мечтатель и поэт в душе».

Но ситуация в целом стала все больше и больше ужасать его. Он, казалось, потерял гибкую человеческую способность к привыканию в любых обстоятельствах, ад — не ад, горе — не беда… Но обстоятельства оказались настолько чрезвычайными, что его сознание стало отказываться «вмещать» невместимое. Он чувствовал, что опасность где-то рядом. Но Дашенька — надежда. Сергей сомневался только в ребенке. Если он будет, то как совместить это с адом?

А крик безумной Юлии напоминал ему, что ад — вот он, рядом. В ее крике появилось нечто недоступное никаким демонологам. Она иногда пробегала мимо дома Потаповых. От ее взгляда Иван Алексеевич просто отпрыгивал, словно чумел на секунду.

И вот этим нежным прекрасным вечером к их дому подъехала машина, из которой вышла нарядная Танира. Валентин сначала отпрянул от внезапности, но Танира даже протянула к нему руки.

— Идемте, Валентин. Садитесь в машину. Едем к отцу. Там появился новый человек! Будет загадочно и интересно, — она улыбалась, она цвела.

Уваров еще не видел Таниру такой. Глаза ее сияли и были направлены на него.

И они направились в путь, туда, в дом, где жил теперь Вагилид вместе с Танирой.

— Отец практически легализовался, — сказала Танира (говорила она с Валентином на языке XX века, всегда по-русски). — Фурзд все более и более покрывает его.

Валентин молчал. Его взгляд был устремлен на дремлющие в присутствии смерти поля и леса. А красота этого вечера убивала его. Но вскоре присутствие Таниры, казалось, отбросило прочь все негации. «Если в ад, то с ней», — подумал Валентин. Танира точно угадала его мысли и усмехнулась.

— Ты распознала, о чем я думаю? — тихо спросил он.

— О Господи, как говорили вы в давно прошедшие тысячелетия… Перед концом все обострено, Валентин, а уж такую ясную мысль нетрудно увидеть. Но суть в том, что в аду люди меняются и неизвестно, какими существами мы будем там, мы можем раскрыться в разных направлениях, и не то что друг друга, себя не узнаем… Ад — это не шутка, Валентин. Лучше уж поживем перед концом мира.

Валентин тихонько коснулся ее руки.

— Твоя русская душа принимает это? — улыбнулась она.