Том 4. Повести и рассказы

– Как темнеть станет, тебе уж назад обернуться надо. Нет, вот мы пойдем молотить, а ты собирайся, словно за дровами; а как стемнеет, тут ты с нею и вернешься, никто ее и не увидит. А потом пачпорт справим, пущай в Москве родит.

Так и сделали. Только соседка, бабка Александра, увидала. Стала под окнами нашими похаживать.

– Что это, Агафья приехала? Чего же она с вами молотить не ходит?

А наша бабка ей:

– Только приехала, сейчас и в молотьбу! Пущай отдохнет.

Агафья сидит и руки повесила и голову.

– Все одно, говорит, уж не схоронишься!

– Ну, когда не схоронишься, тогда и молоти, а пока не знают, нечего показываться.

Поехала бабка с батей, справили ей пачпорт, отправили в Москву. Через две недели она родила. Пишет: «Больно девочка хорошенькая, приезжайте посмотреть». Бабка и поехала.

Воротилась.

– Уж то-то хороша-то девочка! Баба убивается: ни за что в вошпиталь[12] не хочет отдавать. Совета просит.

Отец говорит:

– Ну-ка я поеду, посмотрю.

Поехал. И вправду, девочка хорошая. Крепенькая такая, здоровенькая. Тут он Агафье присоветовал:

– Напиши мужу, что он тебе скажет.

Она и написала. А дядя Семен сперва у нас справился, – правда ли девочка хорошая? Как ему ответили, то он жене и пишет: «Если ты эту девочку в вошпиталь отдашь, то не жена ты мне больше. Если же ее при себе будешь растить, то я тебе все прощу».

Вот прошло сколько-то времени, два ли, три ли года. Отслужил дядя в солдатах, сколько надобно, под Рождество воротился домой. А жену его перед праздниками с места не отпустили: «Справь праздники, тогда и домой поедешь».

Все веселый был дядя Семен, а потом стали мы примечать, что как придет, сейчас на печь, ни с кем слова не скажет. Все вечера у Серегиных сидит. Тут Аленка нам сказала:

– Что вы его к нам пущаете? Бабка Александра его только расстраивает. Оттого, говорит, твоя жена не едет, что опять брюхата.

Стала ему бабка наша говорить, мать его. А он на нее:

– Потатчица ты, потаскух разводишь!

Прошли праздники. Жена его едет. Подъезжает. Он ни с места. Мать говорит:

– Ступай, ступай, твоя жена едет.

А он:

– Невестки встренут!

Вошла Агафья. Глядим: одна. Семен молчит, ничего не спрашивает. Нам неловко. Вышел он. Батя говорит:

– Девочка-то где ж?

– Померла. Как ему прийти, тут и померла.

Стали на ночь все разбираться. Агафья мне и говорит:

– Боюсь я с ним остаться: ну-ка бить начнет! Девонька, ты под дверьми послушай!

– Он те послушает!

– Ничего! Двоим-то словно не так страшно.

Ушли они вдвоем в холодную избу. Стала я под дверьми и слушаю. Он говорит:

– Ну, сказывай, сколько без меня ребят родила?

– Двоих: девочку да мальчика.

– Где ж они?

– Померли.

– Врешь!

– Вот те владычица небесная, не вру.

– Показывай запись, где похоронены.

Она пошла в сундук, достала, показала. Все рассмотрел.

– Ну, хорошо, что у тебя все в порядке, а то я думал: коли без ребят приедешь, коли в вошпиталь их отдала, поворотил бы я тебя от двора назад за ребятами…

Так все по-хорошему у них и кончилось. И бить ее не стал.

2

Кентавры

В святки у нас на посиделках в карты играют, в монахи. Поздно расходятся. Нам страшно возвращаться. Мы, бывало, все отца просим:

– Папашенька, приди за нами. Барских собак боимся.

– Я и так устал, а еще за вами ходи.

Однако заходил, только рано, часов в двенадцать.

Под Новый год гадают. Ходят с чашкой к проруби, оттуда воду черпают и в чашку кольца бросают. С каждой песней вынимают по кольцу. Чье кольцо, тому то будет, что в песне поется.

– Папашка! Ты не знаешь, когда гадать станут. Лучше ты сегодня за нами не приходи. Мы сами придем.

Пели, играли. Стало поздно. Видим, ребята меж собой шушукаются. А ребята у нас – не дай бог, озорные. Ночью девка им не попадайся на улице.

Я говорю Дашке, сестре:

– Дашка, как бы чего не вышло! Уйдем потихоньку, нас и не заметят.

Вышли да прямо огородами, целиной, побежали к дому. Добежали до нашего одонья, спрятались туда, откуда батя старновку таскал, как крышу перекрывал.

– Давай, говорим, тут сидеть, поглядим, что на улице будет.

Вдруг толпа парней в проулок завернула, остановилась у Степановой избы. Василий Михайлин говорит:

– Вот что, ребята! Не мешать! Либо кузнецовскую Ульяшку, либо Параньку барскую, либо Наташку Федосьину поймаю и поймаю. Одна из них моя будет. Не хотят за меня замуж идти, а тогда сами проситься станут.

Дашка меня локтем в бок: – Слышишь, Ульяна?

– Поймает! Вот она, я-то!

– А я – Дашку Кузнецову, – Федька Федосьин говорит.

А Дашка мне в ухо смеется:

– Как же! Так я тебе и далась! Как шибану, так с ног и слетишь!

А Федька Федосьин на ноги слаб. Прошка Серегин сказал:

– А я себе Катьку Коломенскую ловить буду.

Алешка Баландин Ваське Михайлину говорит:

– Ты девку Кузнецову (это меня, значит) не трожь. Она за тебя не хочет идти, а за меня, может, пойдет.

– Вот чертюка! Да ты с нею не справишься, она тебя заколотит! Ты себе Феньку лови, она тебе пара.

– Все одно! Хошь ты ее и поймаешь, она за тебя не пойдет. Я ее возьму.

– Врешь, тогда не возьмешь: людей стыдно будет.

– Чего стыдно? И ей я скажу: знаю, мол, что тебя силом взяли, и твоей вины тут нет. Все, как было, ей и расскажу.

А Сашка Чапельник говорит: