Том 4. Приключения Тома Сойера. Жизнь на Миссисипи

Внутри круга стояли один негр и один белый; остальные все — за чертой. Петухов принесли в мешках, и в назначенное время оба владельца вынули их оттуда, погладили, приласкали, подтолкнули друг к другу и наконец отпустили. Большой черный петух вмиг кинулся на маленького серого и ударил его по голове шпорой. Серый не остался в долгу. И тут поднялся многоголосый вопль, который больше не умолкал. Прошло немного времени, и я уже ожидал, что петухи вот-вот упадут мертвыми; оба они ослепли, были все в крови и так измучены, что то и дело падали. Но они не прекращали драки и не умирали. Негр и белый то и дело подбирали их, обтирали, брызгали на них холодной водой и, взяв в рот их головки, держали их так с минуту, — вероятно, чтобы теплотой вернуть угасающую жизнь; впрочем, не знаю. Затем умирающих птиц снова спускали на землю, и они начинали ковылять словно ощупью, волоча крылья, сходились, наносили друг другу наугад один-два удара и опять падали в изнеможении.

Конца боя я не видел. Я заставлял себя терпеть зрелище, пока мог, но очень уж жаль было смотреть на птиц; я откровению в этом признался, и мы ушли. Нам потом сказали, что черный петух издох на арене, сражаясь до последней минуты.

Видно, этот «спорт» имеет в себе что-то необычайно притягательное для тех, кто до некоторой степени с ним знаком. Никогда я не видел, чтобы публика так наслаждалась другим зрелищем, как этим петушиным боем. И седовласые старцы и десятилетние мальчики одинаково безумствовали от восторга. Конечно, «петушиный бой» — бесчеловечная забава, в этом не может быть никакого сомнения; но это, пожалуй, более приличный и менее жестокий спорт, чем травля лисиц, — потому что петухи любят драться, они и сами испытывают удовольствие, а не только доставляют его другим, чего нельзя сказать о лисице.

Мы присутствовали однажды, — или, как говорят французы, ассистировали, — на скачках мулов. Мне они, я думаю, доставили больше наслаждения, чем любому бывшему там мулу, и больше наслаждения, чем любое виденное мною состязание. Обширная трибуна была переполнена «цветом красы и рыцарства» Нового Орлеана. Эта фраза не моя. Она принадлежит репортеру-южанину. Он употреблял ее в течение жизни двух поколений. Он повторяет ее двадцать, или двадцать тысяч, или миллион раз на дню — смотря по надобности. Он вынужден употреблять ее миллион раз на дню, если ему приходится (а это бывает часто) писать о знатных и уважаемых людях, ибо в его распоряжении для этой цели имеется только эта единственная фраза. Она ему никогда не надоедает, она всегда звучит прекрасно для его уха. В ней есть что-то от средневекового великолепия и мишуры, что тешит его вульгарную душу варвара. Если бы он жил в древние времена в Палестине, мы бы не слышали от него сообщений о «множестве парода». Нет, он сказал бы: «Цвет красы и рыцарства Галилеи собрался слушать нагорную проповедь». Вероятно, и жителям Юга изрядно надоела уже эта фраза, им хотелось бы чего-нибудь нового, но скорой перемены пока не предвидится.

У новоорлеанского редактора слог энергичный, сжатый, простой, без украшений, он не тратит даром слов и не склонен к излияниям. Совсем не таков его корреспондент среднего типа. В приложении «А» я привел одну заметку, написанную опытной рукой. Средний же корреспондент так и сыплет фразами в совершенно другом стиле. Вот пример:

Газета «Таймс-Демократ» в минувшем апреле отправила спасательный пароход вверх по одному из рукавов реки. Пароход пристал у какой-то деревни, и капитан пригласил нескольких местных дам прокатиться. Дамы согласились, сели на пароход, и он пошел вверх по реке. Вот и все. И больше ничего не извлек бы из этого случая редактор газеты. Тут голый факт, и из него ничего не сделаешь. Он, вероятно, представил бы события даже в упрощенной форме — отчасти для полной ясности сообщения, отчасти для экономии места. Зато его специальному корреспонденту знакомы иные методы обработки фактов. Он откидывает всякие стеснения и начинает расписывать:

«Рано утром, в субботу, местные красавицы удостоили своим присутствием нашу каюту, и, гордясь своим очаровательным грузом, бравый пароходик заскользил вверх по реке».

Двадцать два слова понадобилось ему, чтобы сообщить, что дамы сели на пароход и пароход пошел вверх по реке. Здесь перерасход в добрых десять слов, который к тому же уничтожает «компактность» сообщений.

Несчастье южного репортера — женщины. Они лишают его спокойствия, выводят из равновесия. Он прост, рассудителен и вполне приемлем, пока в поле его зрения не появится женщина. Тут он пропадает окончательно: ум его мутится, он становится велеречивым идиотом. Прочитав приведенную цитату, вы, вероятно, вообразили, что этот ученик Вальтера Скотта — еще новичок и почти совсем не владеет пером. Наоборот, его длинная статья полна доказательств, что он отлично им владеет, когда вокруг него нет женщин, которые заражают его слог искусственной красивостью и цветистостью. Например: