Том 4. Путешествие Глеба

Так вот мы и стоим в чистом поле и метель нас заносит. Не могу сказать, сколько это было, я вроде как во сне находилась, или в дреме какой. Только вижу, опять настигает нас кто-то. И опять мимо нас та же лошаденка, в розвальнях старичок… но теперь не торопится. Ничего нам не говорит, и мы тоже точно оцепенели, просто только на него смотрим. Кимка утих. Сел на облучок, вожжами тронул, кобыла двинулась, шагом пошла – старичок в розвальнях впереди, мы за ним. И довольно легко, сразу путь оказался, кобыла шагает себе, а куда – Бог весть. Старичок иной раз пропадает из глаз, иногда вот он, рядом, а мы едем и едем. Наконец, деревня. Но это не Прошино, что-то другое. Он тоже впереди нас, теперь будто трухом, рысцой.

Она замолчала.

– Ну, что же дальше? – спросила мать.

Собачка не сразу ответила – задумалась. Продолжала спокойнее, но как бы в усталости.

– Деревня-то незнакомая. И в стороне. Не на нашей дороге. Да, вовремя добрались… Через полчаса и вовсе темно стало. Но на улице еще были бабы, ребятишки бегали – метель стихла. Мы заехали в одну избу, нас пустили ночевать.

– Как же деревня называется? – спросила мать.

– Клементьево.

– Никогда не слыхала.

– А старичок? – прошептала Ксана. (Сидела она вся похолодавшая, чуть не дрожа.)

– Мы там рассказывали, как он нас вывел… И спрашивали. Мы то видели, как он через всю деревню проехал. А они говорят: никакого старичка в розвальнях тут не было. И никто, кроме вас, не проезжал.

Мать отодвинула свою чашку, надела пенсне, не без строгости взглянула на Собачку. Взор ее как бы говорил: «герунда».

– Просто не обратили внимания. Когда метель, так не очень-то будешь рассматривать.

– Тетечка, – тихо сказала Собачка, – когда мы въезжали в деревню, метель стихла. И отлично я видела, что он проехал мимо этих избенок, мимо баб и детей, а потом вдруг исчез.

* * *

Вечером мать, как всегда, раскладывала пасьянс. Ни о суде, ни о планах своих не заговаривала. И Собачка ее больше не спрашивала. Говорили о Москве, о Мстиславе Казимировиче, Собачка рассказывала, как работает она у себя в больнице Точно бы ничего не случилось – но Собачка слишком хорошо знала «тетечку», чтобы не чувствовать, что под этими сдержанными разговорами было совсем другое.

Несколько раз входила Прасковья Ивановна. Мать вынимала ей постельное белье из комода, Ксана таинственно с нею шепталась. Все это значило, что Собачку устраивают на ночь во флигеле – там отлично натоплено и теплее, чем здесь: тут никак не нагреешь, выдувает. Слишком все обветшало.

Чтобы не было жутко Собачке, отрядили туда спать и Кса-ну – она была счастлива: все это необыкновенно. И после ужина, при месяце, под морозными звездами, поскрипывая по синему снегу валенками, отправились они на ночлег.

И флигель этот, и вообще Прошино мало Собачка знала. Но хорошо знала Глеба. Глеб был даже частью ее существа, ее детства и юности, как и Элли, которую хоть и позже она встретила, все же ранняя их молодость и богема Москвы была также частью ее жизни.

Войдя в первую комнату, где нетронутыми стояли еще на полках книги, все эти Пушкины и Толстые, и Тютчевы, Соловьевы, и современные символисты, итальянские издания, фотографии Флоренции – сразу почувствовала она такое знакомое, будто сама провела тут полжизни. Глеб, Элли, Таня вдруг пред нею явились – она вздохнула. «Ну, да что же поделаешь. Последние дни. Удивительно еще, что пока все уцелело. Вполне удивительно».

Печь была жарко натоплена, в другой комнате приготовлены две постели, как для Глеба и Элли. В полузамерзшее окно глядел все тот же одинокий, полукруглый сейчас странник неба, дробясь искорками в узорах инея по оконному стеклу.

– Спать, спать, – заявила Собачка, – решительно, будто сама отгоняла от себя ненужное. – Ксана, теперь спать. Я ужасно устала.

И начала разоблачаться.

– Тетя Соня, – спросила Ксана, скромно укладываясь в постель, накрываясь тулупчиком, – а кто же был этот старичок, который в метель вас привел в деревню? Ведь он вас спас?

– Спас.

– Куда же потом делся? Я не поняла. Въехал в деревню и вдруг пропал…

– Да, вот так и пропал.

Собачка повернулась мощным своим телом. Кровать под ней скрипнула. Она вдруг сказала:

– Сделал свое дело и пропал. Это был не простой старичок.

Ксана кашлянула.

– Не простой, а какой же? Кто же?

– Николай Чудотворец.

Ксана приподнялась.

– Чудотворец!

– Да, не удивляйся, я так чувствую. Он всегда бедствующим помогает, помогает… и на морях в бурю, и в болезнях, и на суше… я ему там в метель молилась, вспомнила тетю Лену, она ему в церкви свечки ставила, очень его почитает. Она мне рассказывала, он и Глеба в болезни в последнюю минуту спас, когда уж надежды не было. Он всегда в последнюю минуту… Может быть, и она там, вдали, за границей обо мне вспомнила, обо мне ему помолилась.

Ксана замерла. Потом тихо пробормотала:

– Николай Чудотворец… я и сама подумала, что старичок это особенный. Только при бабушке боялась сказать. И не знала, кто это… а вот теперь знаю. Николай Чудотворец!