Том 4. Рассказы и повести

— О нет, эччеленца, — со смехом возразил Адам. — Мне здорово попадало за мои выходки. Мне все время твердили, что я вовсе не похож на примерного немецкого мальчика.

— Как раз наоборот говорили обо мне, — с горечью признался генерал-полковник. — Мать и отец особенно ценили во мне это ужасное послушание и не переставали бахвалиться, что их Фридрих — самый примерный немецкий мальчик. Господи, как бы я хотел не быть им. Вон Хайн… Да, кстати, — оживился он. — Хайн украл где-то гуся. Мне в подарок к Новому году!

— Мошенник! — Адам усмехнулся. — Ну, мошенник!

— Он украл гуся у какого-то русского старика. Оказывается, в городе еще есть русские, а я не знал. Впрочем, об этом потом. Никаких вестей от главного командования?

— Сейчас я заходил к радистам. Ничего, эччеленца.

Паулюс подавил вздох, готовый вырваться.

— А я все жду чего-то, — с горечью признался он.

— Ждать благоразумия? От кого? Не от старика ли Кейтеля, или, как его все называют, Лакейтеля?

— Но-но, Адам! Вы слишком позволяете себе…

— И ничуть, эччеленца! Или вы ждете разумных решений от Иодля, готового на любую подлость?

Генерал-полковник промолчал.

— Нет, нам нечего больше ждать, эччеленца. Надо самим принимать какие-то решения.

— Какие?

Адам не успел ответить — в дверь снова постучали.

— Да, — сказал генерал-полковник.

Вошел Шмидт.

6. Еще один гусь

Глаза Шмидта прежде всего обшарили стол. Бутылка с коньяком на месте, блюда с гусем нет. Стало быть, этот негодяй Хайн, вопреки своему обычаю, не солгал.

— Как ваше здоровье? — обратился Шмидт к командующему.

— Так себе. Неважно.

Генерал-полковник отлично знал, что Шмидту глубоко безразлично его физическое состояние. Он недолюбливал начальника штаба, недолюбливал, сам не зная почему, хотя и высоко ставил его оперативные способности. Разумеется, он понятия не имел, что Шмидт, как о том шептались вокруг, — тайный агент гестапо, приставленный к нему несколько месяцев назад. Эти разговоры еще не дошли до командующего, а если бы и дошли, он вряд ли поверил им. Шмидт — гестаповец и, значит, член партии наци? Вздор!

«Солдат и политика — вещи несовместимые», — говорил фюрер. — Политика не наше дело. Мы должны воевать и сломить сопротивление врагов фюрера, нации, каждой немецкой семьи, потому что враги только и думают, как бы уничтожить германский народ». Так привык думать и говорить генерал-полковник, обманывая или стараясь обмануть себя, разглагольствуя при каждом удобном случае, что он только солдат, только солдат, — слышите?

И хотя командующий в душе сознавал, что никто не помышляет об уничтожении огромной нации, он усердно вколачивал эту мысль в головы своих подчиненных, а его армия уничтожала тех, кто якобы мечтал уничтожить всех немцев. Так было удобно думать, такие мысли устраивали генерал-полковника.

— Вы слышали новость? — спросил он, предложив жестом Шмидту стул. Сам он присел на узенькую койку. — Русские взяли Котельниково. Манштейн отступает.

— Да, к сожалению. — Шмидт хранил на лице непроницаемое выражение. — Но думаю, далеко не все потеряно. Стратегический маневр, только и всего. Отход на новый рубеж, где Манштейн, разумеется, снова соберет силы для прыжка к нам.

— Вы полагаете, что эти силы еще есть? — бесстрастно спросил генерал-полковник.

— Полагаю.

— Верующий да верует, — пробормотал Паулюс.

— … Иначе чем объяснить ответ фюрера на вашу радиограмму, — помолчав, сказал Шмидт.

— Вы получили ответ? — оживившись, спросил генерал-полковник.

— Да.

— И что там?

— Сражаться. Таков ответ фюрера.

— Таков ответ фюрера… — машинально повторил командующий.

— Таков ответ нашего верховного вождя, — подтвердил Шмидт.

Очень долгое молчание.

— Скажите, он здоров?

— Кто?

— Фюрер, — раздраженно сказал генерал-полковник.

— К чему этот вопрос?

— Просто так. — Паулюс положил голову на жесткую подушку и хотел вытянуть ноги, но, вспомнив, что койка коротка ему, оставил ноги на полу. Ему было совершенно все равно, что ответил фюрер на телеграмму. Он заранее знал его ответ, а Шмидта спросил просто ради того, чтобы спросить хоть что-нибудь.

— Надеюсь, он здоров. — Шмидт пожал плечами.

— Дай бог. Здесь он мог бы легко простудиться. Я рад, что он и рейхсмаршал Геринг не навестили нас. Глава государства, главнокомандующий и его ближайший друг, советник и второй по значению человек в рейхе, должны заботиться о своей безопасности больше, чем мы, Шмидт. Какое горе могло бы постичь германскую нацию и нашу победоносную армию, если бы вдруг с фюрером и рейхсмаршалом Герингом случилась какая-нибудь неприятность! Нация и армия были бы убиты горем, вы не находите?

Шмидт находил, что командующего не понять: то ли он иронизирует, то ли говорит всерьез. В последнее время этот непонятный тон начал тревожить Шмидта, но пока для соответствующего доноса веского материала не было.

— Вы боготворите нашего фюрера, я вижу? — начал он для затравки.