Том 4. Рассказы о пилоте Пирксе. Лунная ночь

Тот мексиканец родом был, собственно, из Боливии, приторговывал марихуаной, а изводил меня потому, что это его забавляло. У меня бывал народ и похуже. Ле Манс, как и положено важной персоне, не вдавался в детали, а только установил своим агентам финансовые лимиты, и мне не только не удалось набрать экипаж, но еще приходилось дрожать над каждым киловаттом тяги; никаких тебе резких маневров — после каждого рейса уранографы проверяли, как бухгалтерские книги, чтобы, упаси Боже, не улетучился куда-нибудь десяток долларов, превращенных в нейтроны. Тому, что я тоща делал, меня нигде не учили; что-то похожее творилось, пожалуй, лет сто назад, на старых трампах, курсировавших между Глазго и Индией. Впрочем, я не жаловался, а теперь вспоминаю об этом, стыдно сказать, с умилением. Вы только представьте себе: «Жемчужина ночи» — что за название! Корабль понемногу разваливался, навигация на нем сводилась к поискам всевозможных протечек и замыканий, каждый старт и каждое приземление совершались вопреки всем законам — не только физическим; кажется, у агента Ле Маиса были знакомства в порту Меркурия, иначе любой инспектор немедленно опечатал бы все, от рулей до реактора. В общем, мы выходили на лов в перигелий, искали радаром старые остовы ракет, а потом сгребали их в кучу и формировали «поезд»; у меня было тут сразу все: скандалы -с механиками, выкидывание спиртного в пустоту (там и теперь еще кружит уймища «Лондонского сухого джина») и чудовищная математика — управление кораблем заключалось в отыскивании приближенных решений задачи многих тел. Но больше всего, как обычно, было пустоты. В пространстве и во времени. Я запирался у себя в каюте и читал. Автора не помню — какой-то американец, в заглавии было что-то о звездном песке или что-то похожее. Не знаю, какое там было начало, — я читал с середины; герой находится в камере реактора, разговаривает по телефону с пилотом и тут слышит крик: «Метеориты за кормой!» До этой минуты тяготения не было, и вдруг он видит, как громада реактора, сверкая желтыми глазищами циферблатов, наезжает на него все быстрее; это двигатели дали тягу, и корабль рванулся вперед, а он, вися в воздухе, сохранил прежнюю скорость. К счастью, он как-то оттолкнулся ногами, но ускорение вырвало у него из рук трубку; он повис на телефонном шнуре, потом упал, распластавшись, трубка болталась прямо над ним, а он делал нечеловеческие усилия, чтобы ее поймать, но, понятно, весил целую тонну и не мог пальцем пошевелить; однако как-то схватил ее зубами и отдал команду, которая их спасла. Эту сцену я хорошо запомнил,' а еще больше понравилось мне, как они проходили через метеоритный рой. Облако пыли затянуло — обратите внимание! — третью часть неба, только самые яркие звезды просвечивали сквозь пелену, но это еще ничего, потому что затем герой вдруг видит на экранах, что из этого желтого тайфуна к нему устремляется бледно светящаяся полоса с черным ядром; не знаю, что это такое было, но я прямо прослезился от смеха. Как он все это прелестно вообразил! Эти тучи, тайфун, эта трубка — так и видишь, как парень болтается на телефонном шнуре; ну, а что в каюте его ждала женщина неописуемой красоты, уж это само собой. Она была тайным агентом какой-то космической тирании, а может, боролась против этой тирании, не помню уже. Во всяком случае, насчет красоты у нее было все в порядке. Почему я столько распространяюсь об этом? А потому, что та книжка была моим спасением. Метеориты? Да ведь я остовы ракет по двадцать, по тридцать тысяч тони искал неделями и даже половины не разглядел на радаре. Летящую пулю, и ту легче увидеть. Как-то мне пришлось взять за шиворот моего метиса, когда мы шли без тяги; это небось потруднее, чем поймать телефонную трубку, — ведь оба мы плавали в воздухе, — хотя и не так эффектно. Похоже, я заболтался. Знаю. Однако история развивалась именно так. Двухмесячная охота закончилась, я тянул на буксире сто двадцать или, может, сто сорок тысяч тонн мертвых железок и шел в плоскости эклиптики к Земле.