Том 4. Рикша-призрак. Сказки и легенды. Труды дня

— Но что же в ней есть после этого? — спросила м-с Хауксби. — Если бы я была мужчиной, я скорее умерла бы, чем показалась бы где-нибудь с этой тряпичницей. Но у нее хорошие глаза, остальное… О!..

— В чем дело?

— Она не знает, что с ними делать! Клянусь честью, не знает. Смотрите! О, посмотрите! Неаккуратность я еще могу простить, но невежество никогда! Эта женщина — дура.

— Ш-ш! Она может слышать вас.

— В Симле все женщины дуры. Она подумает, что я говорю о ком-нибудь другом. Но они с танцмейстером составляют замечательную пару. Надеетесь вы увидеть их танцующими вместе?

— Ждите и надейтесь. Я не завидую ее беседе с танцмейстером — отвратительный человек! Скоро приедет сюда его жена?

— Вы знаете что-нибудь о нем?

— Только то, что он говорил мне. Может быть, это все выдумка. Он женился на девушке, родившейся в провинции, и, как человек честный и с рыцарской душой, он сказал мне, что уже раскаивается в своем поступке, а потому отсылает жену, насколько возможно часто, к матери. Она и теперь там. Так он, по крайней мере, говорит.

— Дети?

— Один ребенок. Но он говорит о жене возмутительным тоном. Я ненавижу его за это. И при этом он считает себя блестящим и остроумным.

— Обычный порок мужчин. Мне не нравится, что он все-таки ухаживает за некоторыми девушками, разочаровавшимися в выборе. Но мою Хольт он больше не будет преследовать, об этом уж я позабочусь.

— Я думаю, что м-с Дельвиль на некоторое время овладела его вниманием.

— А как вы думаете, осведомлена она, что он глава семейства?

— Не от него, во всяком случае. Меня он заклинал соблюдать абсолютную тайну. Для того я вам и говорю. Известен вам подобный тип мужчин?

— Благодаря Богу, не особенно близко! Обычно, когда мужчина начинает при мне порицать свою жену, я нахожу в себе посланную мне Богом способность отщелкать этого господина по заслугам. Мы расстаемся очень холодно, а я смеюсь.

— Я не такая. Мне не хватает юмора.

— Развивайте его. Юмор был моей главной опорой много лет, прежде чем я осознала это. Умение пользоваться этой способностью спасает женщину в то время, когда она уходит из-под влияния религии, воспитания, семьи. А нам всем необходимо иметь какую-нибудь защиту для спасения.

— А как вы думаете, эта Дельвиль обладает юмором?

— Одежда выдает ее. Ну разве может женщина, которая носит под левой рукой свой supplement, иметь понятие о пригодности вещей, как бы ни были они незначительны? Если она отставит танцмейстера после того, как увидит его хоть раз танцующим, я буду уважать ее. Иначе…

— Только не слишком ли мы поспешили со своим заключением, дорогая? Вы видели эту женщину у Пелити, через полчаса вы видите ее прогуливающейся с танцмейстером, а еще через час вы встречаете ее в библиотеке.

— Всюду с танцмейстером, запомните это.

— Всюду с танцмейстером, пусть так, но все-таки это не дает еще повод воображать…

— Я ничего не воображаю. Я не хочу воображать. Я говорю только, что танцмейстер потому и привлекателен для неряхи, что они оба друг друга стоят. Я уверена, что если он действительно такой, каким вы его описываете, он держит жену в рабстве.

— Она на двадцать лет моложе его.

— Бедное создание! И, в конце концов, после всего его позирования, фанфаронства и лжи — его рот под растрепанными усами прямо создан для лжи — он будет награжден согласно его достоинствам.

— Желала бы я знать, какие у него достоинства? — сказала м-с Маллови.

Но м-с Хауксби нежно прожужжала, низко наклонив голову над страницами новой книжки: «На ловца и зверь бежит, дорогая моя» — у этой особы был необузданный язычок.

Через месяц она возвестила о своем намерении нанести визит м-с Дельвиль. Обе — и м-с Хауксби, и м-с Маллови — были еще в утренних капотах, и во всем доме царило чрезвычайно мирное настроение.

— Я пошла бы, в чем сидела, — сказала м-с Маллови. — Это было бы деликатным комплиментом ее стилю.

М-с Хауксби рассматривала себя в зеркало.

— Я пошла бы, не переодеваясь, чтобы показать ей, какие должны быть утренние капоты. Это могло бы развеселить ее. Но в самом деле я надену белое платье — эмблема юности и невинности — и новые перчатки.

— Я советовала бы надеть что-нибудь потемнее, если вы действительно пойдете! Белое очень пострадает от дождя.

— Ничего. Я хочу возбудить ее зависть. По крайней мере, попробую, хотя мало надежды на женщину, которая привыкла носить кружевные воротнички.

— Праведное небо! Когда же она была так одета?

— Вчера, на прогулке верхом с танцмейстером. Я встретила их на Джакко, и кружева уже размокли от дождя. К довершению эффекта ее шляпа была не первой свежести и держалась на резинке под подбородком. Я могла только презирать ее.

— Мальчик Хаулей был с вами? Как он отнесся к этому?

— Ну разве может мальчик замечать такие вещи? Могла ли бы я любить его, если бы он был такой? Он рассматривал ее нахальнейшим образом и как раз в то время, когда я думала, что он обратил внимание на резинку, он сказал: «Есть что-то привлекательное в этом лице!» Я немедленно задала ему головомойку. Я не особенно люблю, когда мальчики разговаривают о привлекательных лицах.