Георгий Дмитриевич.
Стрелять надо уметь. Неудачный выстрел — даже в себя, даже в друга или любовницу — оставляет чувство стыда.Фомин.
Я этого не понимаю. Почему же чувство стыда? — не всегда хорошо убить человека. И, как я слыхал, многие самоубийцы, оставшиеся в живых, потом благодарили судьбу за то, что плохо стреляли.Георгий Дмитриевич.
Да? И я этого не понимаю. Но стыд есть, есть, коллега, стыд, это факт.Фомин.
А может быть, и совсем не надо стрелять?Георгий Дмитриевич.
А зачем же тогда делают револьверы?Фомин.
Вы это в Думе скажите, Георгий Дмитриевич.Алексей.
Я маму уложил, она едва на ногах держится. Обещал ей беречь и охранять тебя, Горя. Только ты уж постарайся оправдать доверие.Георгий Дмитриевич.
Уехали?Алексей.
Да.Георгий Дмитриевич.
И в детской пусто?Алексей.
Ну, а как же быть, конечно, пусто… Так вот, Фомин, на лыжах, значит, послезавтра…Георгий Дмитриевич.
Пусто? Что это значит, Алексей: в детских пусто?Алексей.
Ну, оставь, Горя.Георгий Дмитриевич.
Что это значит, Алексей? Я хочу пойти посмотреть, что это значит.Алексей.
Горя!Георгий Дмитриевич.
Пусти, тебе говорю. Руки прочь! — как ты смеешь мешать. И что это вы, господа, воображаете, кто вам дал право здесь распоряжаться? Этот дом мой, слышишь? И детские пустые — мои, и вот это пустоеВера Игнатьевна.
Я и забыла, Горюшка, постель тебе в кабинете приготовить.Георгий Дмитриевич.
В кабинете?Вера Игнатьевна.
Ложусь, а тут вдруг вспомнила… а как же постель-то? Саша-то с Екатериной Ивановной поехала, одна, говорит, боится ехать…Алексей.
Хочешь, я с тобою лягу, Горя?Георгий Дмитриевич.
Нет, не хочу. А где дети? Вы, коллега, напрасно смотрите на меня такими безумными глазами, глазами испуганной газели, — я шучу: я прекрасно знаю, что дети уехали, и слышал звонок.И меня только удивляет братец мой, Алексей Дмитрич, спортсмен: он никак не может понять, что это значит, когда в детских пусто. Он никак не может понять, что это значит, когда в спальне пусто, когда в доме пусто, когда в мире…
Алексей
Георгий Дмитриевич.
Прошу не шептаться! Я тебе говорю, Алексей: ты, кажется, забыл, что ты мой брат.Алексей.
Помню, Горя, помню.Георгий Дмитриевич.
А если помнишь, Алексей… А если помнишь, то убей ты меня, Алеша, — ты не промахнешься, как я: три раза стрелял и разбил только тарелкуКоромыслов.
Здравствуй, Георгий.Георгий Дмитриевич.
Здравствуй, Павел. Приехал?Коромыслов.
Приехал. Ты это что?Георгий Дмитриевич.
Тарелки бил.Коромыслов.
Тарелки бьешь, а коньяк у вас есть? Нету? Чего ж ты мне не сказал, Алексей, я б привез. А вино какое? — нет, это не годится. Что, брат, раскис?Георгий Дмитриевич.
Паша! Я…Коромыслов.
Так. Нехорошо тебе, Горя?Георгий Дмитриевич.
Я хочу… Я хочу поцеловать человеческую руку. Ведь есть еще люди, Павел?Коромыслов.
Есть, Горя, есть. Екатерина Ивановна уехала?Алексей.
Да, уехала. И детей увезла.Георгий Дмитриевич.
Он не пускает меня в детскую. Я хочу видеть пустую детскую…Коромыслов.
Твой брат строгий, я его знаю. Ну, а я пущу тебя, куда хочешь, и даже сам с тобою пойду. Значит, в доме пусто и можно скандалить, сколько угодно — это хорошо. Я люблю, когда в доме пусто… Ах, это вы, Вера Игнатьевна. Здравствуйте! Как же это у вас коньяку нет, Вера Игнатьевна! Живете полным домом, а коньяку нет!Алексей.
Тебе холодно, брат?Георгий Дмитриевич.
Нет. Павел, куда ты ушел? Павел!Коромыслов.
Я здесь. Вот что, милый друг: деньги у тебя есть? — у меня ничего.Георгий Дмитриевич.
Это есть.Коромыслов.
Ну и прекрасно. Значит, сейчас едем. И вы, коллеги, с нами.Алексей.
Куда?Коромыслов.
Туда, где светло, где пьяно и просторно. Разве сейчас можно оставаться в таком доме!