Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Георгий Дмитриевич. Да, да, едем. Спасибо тебе, Павел (смеется). Неужели сейчас есть место, где светло и где люди — о, проклятый дом!

Коромыслов. Есть такие места, Горя, и, к счастью, не одно.

Алексей. Постойте, Павел Алексеич, а мама? Она останется одна?

Коромыслов. А мама останется одна, такое ее дело, Алеша. Всем женщинам доказываю, что не нужно рожать, а они рожают, ну и сами виноваты. Идем, Горя.

Вера Игнатьевна(издалека, всхлипнув). Верно, Павел Алексеич, виновата!

Георгий Дмитриевич(упираясь). Я сперва хочу в детскую.

Коромыслов. В детскую так в детскую. Господа, в детскую!

Занавес

Действие второе

Прошло полгода. Екатерина Ивановна с детьми приехала на лето в имение к матери в Орловской губернии. Стоят жаркие и погожие дни начала июня. Сцена изображает большую бревенчатую комнату с дорогой мебелью, картинами и цветами; стены и полы некрашеные. В трехстворчатую стеклянную дверь, теперь совершенно открытую, видна большая терраса с обеденным, крытым цветной скатертью столом. Также много цветов, видимо, из собственной оранжереи. За перилами террасы налево — гуща зелени: старых кленов и дубов, потемневших от годов берез; посредине и вправо, вплоть до одинокого старого дуба, — широкая просека с четкими золотыми далями. Время к вечеру. На террасе у стола сидит Ментиков, небольшого роста человек с мелкими чертами лица и тщательной прической, и кушает молоко с сухариками; цветным носовым платком смахивает крошки с щегольского, полосатой фланели костюма. Из сада по ступенькам всходит Татьяна Андреевна, мать, высокая женщина, строгого и решительного облика, и за нею младшая дочь, Лизочка, красивая и крепкая девушка-подросток со сросшимися бровями. Идет она с видом упорного, но несколько нарочитого и веселого каприза, шагает и останавливается вслед матери и тянет душу низким капризным голосом: «Мама! а мама! — я поеду». При появлении Татьяны Андреевны Ментиков встает.

Татьяна Андреевна. Вы это что?

Ментиков. Кушаю молоко, Татьяна Андреевна.

Лиза. Мама, а мама! Я поеду.

Татьяна Андреевна. Отстань. А разве вы не обедали сегодня?

Ментиков. Благодарю вас, Татьяна Андреевна, я обедал. Но при городских условиях жизни мое здоровье расшаталось, и доктор велел…

Татьяна Андреевна. А, расшаталось!.. Свежее ли хоть молоко-то вам дали?

Ментиков. Вполне.

Татьяна Андреевна. Что вполне? Ах, да отстань же ты, Лиза, ты мне, ей-Богу, надоела! Не дергай за платье.

Лиза. Ментиков, хоть вы заступитесь за меня.

Татьяна Андреевна. Да уж, нашли себе доченьки заступника, сам Бог послал! Отстань, тебе говорю. А вот вы бы, миленький, раз здоровье расшаталось, побольше бы гуляли да на воздухе работали бы, а не… А где Катя?

Ментиков. Екатерина Ивановна, кажется, к себе в комнату пошли. Мы хотели в крокет играть, но так жарко…

Татьяна Андреевна. Да уж вы и занятие найдете… крокет? Лучше бы…

Через комнату быстро и легко проходит Екатерина Ивановна, высокая, красивая, очень гибкая блондинка. Движения ее всегда неожиданны и похожи на взлет или прерванный танец: минутами становится совсем неподвижной, подносит к подбородку сложенные вместе руки и смотрит изумленно и долго, приподняв сросшиеся, как у сестры, темные брови, — и в эти минуты молчит, разве только слегка качнет отрицательно головою.

Екатерина Ивановна. Вот и я. Ты меня звала, мама? — мне в окно слышно.

Лиза смешливо подмигивает сестре и, снова насупившись, тянет душу.

Лиза. Мама, а мама!

Татьяна Андреевна. Не звала, а просто спрашивала. Купаться сегодня ходила? Отстань, Лиза! Вот, Аркадий Просперович жалуется на свое городское здоровье, а я ему говорю…

Ментиков. Мое здоровье очень мало интересует Екатерину Ивановну.

Татьяна Андреевна(презрительно оглядев его). Я полагаю. Да скажи же ты ей, Катя, чтобы не приставала! — ходит с утра и зудит в ухо, как комар, — замучила.

Лиза. Я в Петербург зимой поеду.

Татьяна Андреевна. Ну и поезжай.

Лиза. Ты нарочно говоришь, а как наступит зима, так скажешь: сиди тут, дохни, некуда тебе ехать.

Татьяна Андреевна. Так до зимы-то сколько? Ну и забыла, конечно: от Любочки из Швейцарии письмо, пишет, что жара, и у Костеньки была уже дизентерия.