Том 4. Творимая легенда

Опять был вечер, и снова трава и земля стали багряны. Погруженный в грустную задумчивость, тихо и одиноко шел Астольф по тенистым аллеям дворцового сада. Мглисто-золотое солнце склонялось к далекому шуму волн. Багряная мгла разливалась в сумрак сада. Воспоминания о ночном убийстве опять горько томили Астольфа. Чей-то докучный голос, скучный и однозвучный, шептал за его спиною:

— Зачем же ты убил бедную Маргариту? Ортруда тебя разлюбила.

Чьи-то легкие шаги чудились Астольфу, — он оборачивался, но никого не было. Неприятно-резкий крик какой-то птицы преследовал Астольфа. Астольфу казалось иногда, что он опять слышит за собою предсмертный хрип Маргариты.

Астольф знал, что ему некуда бежать от этих призрачных преследователей, оставивших прохладный покой небытия только для того, чтобы измучить Астольфа.

Вдруг он увидел Альдонсу. Испуганная короткая мысль метнулась в его голове: «Как же Альдонса здесь? Ведь ее повесили».

Краснощекая, дебелая, такая красная и толстая, какою никогда не была Альдонса при жизни, она смотрела прямо на Астольфа и беззвучно хохотала, вся сотрясаясь от смеха. Сначала Астольф увидел только одно ее лицо. Он удивился, что лицо Альдонсы видно так низко над мглою тихих трав. Но потом Астольф различил в багряной мгле и всю Альдонсу. Присев на корточки над клумбою, она поливала цветы.

С удивлением и с ужасом смотрел на нее Астольф. Но он преодолел свой страх, подошел к Альдонсе близко и спросил:

— Зачем ты здесь, Альдонса? Что ты здесь делаешь? Кто пустил тебя в этот сад?

Резким, злым голосом, похожим на зловещий крик черной птицы, ответила ему Альдонса:

— Тебе-то что! Меня повесили, и я теперь хожу, куда хочу. Меня не зарежешь.

Астольф воскликнул, крестясь:

— Именем Господа заклинаю тебя — исчезни!

Вдруг исчезла Альдонса, словно растаяла, словно и не было ее. И только оставила в душе Астольфа странную тоску.

Дивясь и тоскуя, возвращался Астольф домой. Он думал:

«Приходила за мною, звала меня. Образ грубого бытия показала мне, чтобы я понял, что жить не надо».

«Да, — думал Астольф, — надо любить, мечтать, творить, — а жить на этой земле не надо».

Вся жизнь Астольфа стала теперь одним предсмертным томлением.

Такая милая, радостная жизнь, — неужели отвергнуть ее? Такая прекрасная земля, — неужели оставить ее? Легкий, такой сладостный воздух земной жизни, — неужели перестать дышать им?

Наконец Астольф решился умереть. Он думал тоскуя:

«Умру самовольно, но не так, как умер Карл Реймерс. Никто не узнает, что я сам себя умертвил, — и не упрекнут за мою смерть жестокие, злые люди милую мою, хоть и неверную Ортруду».

Был вечер, королева Ортруда ждала Астольфа, — и не дождалась.

Неясно тоскуя и томясь, Ортруда тихою тенью блуждала из комнаты в комнату. На столе у ее постели, увидела она, белело что-то, выдаваясь углом из-под книги. Ортруда подошла. Это было письмо.

Горькое предчувствие сжало ее сердце. Прочла письмо. Так, это от Астольфа. Только две строчки.

«Ты уже не любишь меня, — как же мне жить!»

И больше ни слова. Даже подписи не было.

Испуганная Ортруда послала спросить, не болен ли Астольф. Но дома о нем ничего не знали. Знали только, что он уехал с товарищами на прогулку в горы.

К ночи принесли его труп, — и с ним печальный, сбивчивый рассказ.

Мальчики остановились обедать на высокой лужайке над скалою, откуда видны были далеко берега Острова и море. Все были веселы. Вдруг — несчастный случай. Астольф подошел слишком близко к обрыву, чтобы посмотреть на морской берег внизу. Обернувшись на голоса товарищей, он сделал неосторожное движение и сорвался со скалы. Его подняли уже мертвым, с разбитою о камни головою.

Опять гроб, и опять надгробное рыдание.

В гробу Астольф лежал бледный, прекрасный, осыпанный белыми, благоуханными цветами. Королева Ортруда приходила плакать над ним и не таила своей печали.

Теобальд Нерита казался помешавшимся от горя. Вот грустный конец древнего, славного рода! Кто же теперь наследует ключи королевского замка и тайну подземного хода?

Вероника Нерита рыдала над гробом своего сына слишком театрально. Ее жалели, но, к сожалению, о ней у многих примешивалась презрительная усмешка. Вероника Нерита была еще очень моложава, и траур удивительно шел ей к лицу. К удивлению многих, через несколько дней она умерла от тоски по сыну. Говорили, что Вероника Нерита отравилась.

Глава шестьдесят шестая

Вулкан на острове Драгонере дымился все сильнее и сильнее. Прежде выдавались все-таки дни и даже целые недели, когда дым над его тупою, раздвоенною вершиною истончался, таял и вовсе исчезал. Теперь же вулкан дымился постоянно. Уже много столетий безмятежно дремавший, изредка только испускавший немного дыма и пепла, вулкан дивил теперь упорством и продолжительностью своих темных, дымных вздохов, неистощимостью своего медлительного гнева.