Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

Потом захотелось есть, и они прошли в столовую. Как заправские гуляки, они заняли с краю отдельный столик, заказали на троих тарелку щей, шесть стаканов чаю и бутылку сладкого шипучего лимонаду.

Сидели долго. Уже несколько раз обертывался Кирюшка: «Не пора ли?» Но часы на глаза не попадались, а тут еще пришли слепые баянисты. И хорошо, что турнул ребятишек официант, чтобы они зря не занимали столик.

Расторговавшийся Степашкин дяденька уже нетерпеливо поджидал запропастившегося племянника. Ярмарка быстро пустела.

– Поедем с нами, – предложил Фигурану Кирюшка– Калюкин добрый: он и тебя подсадит.

Они побежали в гору, но на базе им сказали, что Калюкин уже уехал. Кирюшка спросил:

– Сколько времени?

Оказалось, что уже половина четвертого; как же так уже половина четвертого, когда еще совсем недавно было утро?

Помчались к «Дому колхозника», но там узнали, что и Сулин тоже только что уехал.

Кирюшка пал духом. Конечно, Калюкин решил, что Кирюшка поехал с Сулиным. А не дождавшийся Сулин понадеялся, что Кирюшка с Калюкиным.

– Айда! – предложил Фигуран. – Мы догоним.

– Пешком-то?

– Пешком догоним. Они по тракту, а мы возьмем по тропке, прямо через кладбище, через овраг. Нам версты три, а им верст восемь. Как раз поспеем. Еще дожидаться придется.

Через полчаса ребята поднялись на бугор. Дорога в Малаховку пролегала вдоль опушки. Но, насколько хватало глаза, ни позади, ни впереди подвод не было.

– Говорил я тебе, дожидаться придется, – сказал Фигуран и лег на охапку теплой сухой травы.

– А может быть, уже проспали?

– Садись. Никуда не проспали. На автомобилях, что ли?

Фигуран лежал и, чуть улыбаясь, смотрел в небо, как будто бы видел там что-то интересное.

Кирюшка тоже задрал голову, но ничего, кроме голубого, на небе не увидел.

– Ты чего, Фигуран?

– Что – чего? Ничего!

– Ну, ничего, – а все-таки? Фигуран повернулся на бок и спросил:

– А что, Кирюшка, если бы ты был богатым, что бы ты сделал?

– Я бы не был богатым, – отказался Кирюшка. – На что мне богатство? Я и так работать буду.

– А я вот не могу работать. Какой из горбатого работник? Если бы я был правителем, я бы всех горбатых велел утопить. Какой с них толк: ни землю пахать, ни на аэроплане летать, ни в Красную Армию… Человек должен быть прямой, а не скрюченный… Обязательно всех, всех велел бы в речку покидать! – уже со злобой докончил Фигуран и пристально посмотрел в глаза Кирюшке.

– Тебя бы в сумасшедший дом посадили, – убежденно ответил Кирюшка. – У нас на заводе тоже был один истопник, так он разделся голый, залез в бочонок с мазутом и поёт, поёт. Взяли его тогда и посадили.

– Дурак ты! – и рассердился и рассмеялся Фигуран. – Ему про одно, а он про… бочку.

– Ничего не дурак, – спокойно ответил Кирюшка и еще убежденнее заговорил: – А вот у нас на заводе Шамари – техник, тоже горбатый, а ему пятьсот рублей премии дали, орден да в парке статую с него слепили. Так прямо горбатого и поставили. Как живой… смеется. Он американский станок в слесарном поставил; никто не смог, а он смог. Что же, значит, по-твоему, и его утопить?.. Это пусть лучше буржуи тонут или лодыри, а рабочему человеку зачем? Он горбатый, а у него дочка не горбатая… Валька. У нас есть безрукий один – буденовец, и все его уважают: и директор и Бутаков. Это у буржуев так: им не жалко. На что им такой, когда у них здоровенные не жравши ходят. Я все читал. У меня в школе за всю зиму ни одного неуда не было, и только раз из класса за дверь выставили. Да и то понапрасну. Он думал, что я Мишке Мешкову на затылок плюнул, но это вовсе не я, а Ванька Хомяков. А я только сидел сзади, подтолкнул и говорю: «Посмотри-ка, Мишка, у тебя на затылке плюнуто».

Все это Кирюшка выпалил с азартом и, сам очень довольный, горделиво глянул на Фигурана.

Оттого ли, что было так солнечно и тихо, что почти торжественно звенели невидимые, будто прозрачные, жаворонки, что пахло на земле первой травой, смолистыми почками, теплой весной, Фигуран вдруг как-то размягчился.

Сбежала прочь постоянно недоверчивая усмешка, и он улыбнулся просто, как все люди.

– Учиться нужно, – сказал Фигуран. – Я сам знаю. Мать у меня – прачка в Моршанске. Хорошо мы жили. Она да я – двое. Потом спину зашибло – давно в больнице лежит, второй год. Теперь пишет: скоро выздоровеет. Уйду я скоро отсюда, Кирюшка, – сознался Фигуран – Обворую деда и уйду.

– Разве же можно обворовывать? – смутился Кирюшка. – Вот у Калюкина из амбара два мешка стянули… это разве хорошо?

– Сравнил попа с кобылой! – грубо ответил оскорбленный Фигуран. – Белобандит я, что ли: то амбар, а то дед. Все равно он мне ничего за работу не платит. – Фигуран отвернулся.

Внимание их теперь было привлечено вышедшим из лесу одиноким человеком. Человек стоял далеко, и разглядеть его было трудно.

Вдали, на горке, показалась трусившая рысцой подвода. Человек отошел в сторону и сел за кустом на пенек.

– Сулин едет! – воскликнул Кирюшка. – Это его лошадь белая. Побежим навстречу.

– На что? Сам подъедет. Давай ляжем, будто бы нас и нет вовсе.