Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

– А у нас к одной бабке пришел монах, попросил милостыню, а баба его тронула, – не унимался Степашка. – Вот он обернулся и говорит: «Баба, баба, не будет тебе теперь житья от бога!» И что ты думаешь? Прошло года три или четыре. Она уже совсем и позабыла. Пошла баба на свадьбу. Песни пела, с мужиками плясала. Одного только вина почти целый литр выпила. А ночью схватило у нее живот, да на другой день и померла. Вот он ей как правильно предсказал!

Но тут же Кирюшка совсем рассердился. Он облизал губы и сунул Степашке фигу:

– Вот еще предсказатель!.. Кабы она сразу грохнулась, а то через четыре года… Этак и я тебе сколько хочешь давай предскажу.

– А ну, предскажи, – ухмыльнулся Степашка.

– И предскажу. Все в точку. Ну вот… Вернешься ты сегодня домой, а мать увидит мокрое пальто да взбучку задаст. Не правда, что ли?

– Может, не заметит, – поеживаясь, возразил Степашка.

– Обязательно заметит, – злорадно продолжал Кирюшка. – Ну вот… придет лето-будешь ты по чужим садам да огородам лазить. Хозяева поймают да крапивой, да крапивой хорошенько. Ну, потом вырастешь, а потом обязательно помрешь. Всё, всё в точности предсказываю! – с азартом закончил Кирюшка. – Об чем хочешь давай спорить, что все так и будет. А ты мне «монах да монах»! У нас из города всяких монахов давно повыгнали. Это вот возле таких дураков, как ты, только им и житья осталось.

Взглянув на Фигурана, Кирюшка замолчал. Фигуран насторожился, приложив ладонь к оттопыренному уху, и показал ребятам кулак.

– Что ты? – шепотом спросил, испугавшись, Степашка и поспешно двинулся к костру за своими штанами.

– Кажись, Санька у решетки возится, – тихо ответил Фигуран – Пусть попробует, все равно снаружи не отпереть.

Фигуран поднялся и на цыпочках, размахивая длинными руками, пошел к лесенке. Он спустился до половины, постоял и вернулся назад.

– Нет никого, – успокоил он. – Должно быть, кто-то торкнулся и ушел.

– Фигуран, – добродушно спросил Кирюшка, – а если твоя мать выздоровеет, ты все равно у деда будешь жить?

– Какой он мне, к черту, дед! – тихо и злобно ответил Фигуран и отошел прочь.

Ходил он долго, выбирая из рухляди чурки и щепки, а когда вернулся, то сел рядом со Степашкой и неожиданно предложил:

– Давай, брат Степашка, споем военную песню. А если он слов не знает, то пусть подхватывает.

– Да… А в церкви-то… – опять заколебался Степашка.

– Ну, балаболка, заладил: в церкви да в церкви… – И, чтобы подзадорить Степашку, Фигуран похвалил: – Ты, брат Кирилл, не смотри, что он с лица такой, как будто бы его чурбаком по макушке стукнули. А голос-то, голос… соловей-птица. Ну, запеваем! Как за синим лесом гром-гроза… – затянул Фигуран и резко подтолкнул Степашку локтем.

– Командир Буденный красным сказал, – даже неожиданно до чего звонко подхватил Степашка и, сощурив подслеповатые глаза, грозно нахмурился:

– Все ли вы на месте?
Скоро бой.
Трусы, с коней слезьте!
Храбрые – за мной!

Хорошая это была песня. Всегда от таких песен смелее шагал и прямее смотрел Кирюшка. А однажды, в первомайский праздник, залез он на высокую стену, чтобы расправить красный флаг. И упал. И больно расшибся. И не плакал.

«Что плакать? Люди не от такого и то не плакали».

Под конец Степашка взял так высоко, что зазвеневшее эхо метнулось к самому куполу и вместе с парой испуганных ласточек стремительно умчалось через солнечный пролет разбитого окошка.

– А ты еще наврал мне, что кулак, – пристыдил Фигурана раскрасневшийся Кирюшка. – Это хорошая песня, советская. А кулак хоть сто лет пой, все равно у него такая не споется.

Внезапно Степашка взвизгнул и, выскользнув из-под пальто, кинулся к своим штанам.

– Черти! – отчаянно завопил он. – «Давай песню… песню»! А на заду углем вон какую дыру прожгло. Теперь уж мать обязательно заметит.

– И что ты за несчастный человек? – опять удивился Фигуран. – И всегда тебе если не в лоб, то по лбу. А ну-ка, надень штаны.

Степашка натянул еще сырые, но уже теплые штаны и повернулся спиной к свету. Действительно, не заметить было трудно. Подштанников на Степке не было, и сквозь дыру очень ясно просвечивало голое тело.

– Гм, – откашлялся Фигуран. – Это действительно… – Он облизал языком губы, приумолк и вдруг придумал – А мы возьмем да намажем под дырой сажей. Штаны черные, и кожа будет черная. Вот и не заметно. Потом придешь да потихоньку зашьешь. Наскреби-ка, Кирюшка, сажи. Дай я ему сам смажу.

– Да-а! По голому-то! А все ты… «Песню да песню»! А теперь – сажей, – растерянно бормотал Степашка.

– Так оно надежней будет, – успокоил Фигуран. – Ну вот и готово, совсем как у негра. Айда, ребята! Теперь домой можно.

Затоптали костер, и в церкви опять стало темно и холодно.

– Завтра опять соберемся, – предложил Кирюшка, – игру какую-нибудь выдумаем, шайку!

– Завтра мне никак нельзя, – твердо отказался Фигуран. – К завтрему дед проспится, а я еще дратвы да деревянных гвоздей не наготовил.

– И мне нельзя, – добавил Степашка, – завтра в Каштымове ярмарка. Отец с собой взять обещался.