Том 4. Жень-шень. Серая Сова. Неодетая весна

До слияния Илеши с Кодой мы прошли версты две, и все была в широкой реке туго набитая желтая древесина, и как в винном подвале вином, так и здесь, на воздухе, пахло сосной. Только уже перед самым устьем Коды наконец-то очистилась вода от сплошных бревен, и плывущий по Коде лес напоминал ледоход. Вода быстро спадала, на берегах кипела работа по откатке. Осип и Губин тут уже нас дожидались на двух стружках: старый человек поедет один с легкими вещами; Губин повезет нас и все остальное.

Конечно, молодое Петино дело помогать продвижению лодки, но втроем на стружке невозможно работать, и что же мне тогда делать двое суток, если Губин будет молчать: двое суток сидеть на дощечке, быть может, даже и под дождем, и стараться только, чтобы резким движением не вывести душегубку из равновесия. Теперь все зависит от Губина: тут ведь большие поэты не ездили, как в Крыму или на Кавказе, и нельзя, как в долине Арагвы, вспоминать Демона: тут скромный местный человек, неведомый поэт со своим фольклором, со своей устной словесностью является единственным ключом к тайнам природы. Заговорит Губин или останется только двигателем? По виду его можно думать, что он будет молчать: лицо круглое, курносое, в глазах выражение скромного достоинства, как бывает всегда у очень сильных людей, и сверх этого, кажется, требовать ничего и нельзя.

Чтобы упираться в землю веслом, мы должны держаться берега, и я, рассматривая берег, вижу знакомое мне по всем весенним рекам явление: трясогузка бегает у края воды, и остается от нее на песке грамотка. Вот разве на этом испытать Губина…

– Александр, как это ты понимаешь?

Губин смотрит на большую страницу, исписанную лапками трясогузки, и отвечает деловито:

– Сию минуту, эту книгу я прочитаю.

После того он ловким движением вводит лодку в маленькую бухточку, припирает веслом и, вдумываясь в иероглифы на песке и как бы вслушиваясь в себя, готовится к ответу. Я теперь очень хорошо понимаю, что он выполняет, как ему ведено: молчать, если не спросят, а уж если спросят, говорить только как можно больше. Быть может, выполняя горячую просьбу Осипа, он впервые только за всю жизнь и начинает рассказывать, и, конечно, говорит он своими северными короткими фразами, с полувопросом на самом последнем слоге:

– Илеша и Кода – две сестры.
На Илеше вода сильно сбежала.
Оттого Кода очень спешит,
а птичка бежит у воды.

И у птички маленькие лапки,

и на песке от лапок дорожка.
Утром птичка написала,
вечером птичка написала пониже.

На другой день еще ниже.

И у птички стала целая книга
оттого, что Кода спешит,
Кода догоняет сестру свою Илешу.

Ответив на мой вопрос, Губин быстро выводит лодочку из бухты и, как ни в чем не бывало, начинает дальше подпихиваться, избегая встречи с бревном. Петя, еле удерживаясь от смеха во время всей церемонии ответа Губина, усиленно мне моргает, чтобы я больше не спрашивал, а то ведь так мы никогда не доедем. Я же стараюсь найти способ, чтобы Губин, пока мы на воде, отвечал бы не отрываясь, отдельными словами или фразами.

Вот на песке, по-моему, след выдры. Я спрашиваю:

– Это выдра?

– Выдра, – говорит Александр.

Вскоре опять такой же след.

– Другая выдра?

– Та же самая.

И так долго едем, и все те же следы.

– Все та же выдра?

– Все та же. Выдра живет широко.

– А это, кажется, лось?

– Лось живет узко.

– А белка?

– Белка живет широко.

– Глухарь, тетеря?

– Узко. Разные птицы и звери. Одни ходят за пищей далеко, другие ходят близко. И люди, как птицы и звери. Одни люди живут широко, другие люди живут узко.

– Вот верно! – сказал я. – А как вы, пинжаки, живете, широко или же узко?

– Раньше пинжаки жили широко. Пинжаки ходили по всему свету, ходили с продольной пилой. А теперь пинжаки живут узко, пинжаки на охоту не ходят. Работают в колхозах, на сплаве, женщины вышли с поперечной пилой. Бабы теперь живут шире.

И чудесно было слушать Губина, и часто тоже досадно: что, если бы вправду все люди на свете сделались поэтами и отвечали друг другу на самые обыкновенные житейские вопросы стихами! Первое время я думал даже, что очень просто говорить, как Губин, но мы потом с Петей стали пробовать так между собой говорить, и выходило у нас очень неважно: очевидно, первые удачи были под влиянием Губина.