Том 5

— Тебе тоже не надо ни горячиться, ни торопиться, — спокойно сказал Петро, и на его добродушном лице расцвела доверительная улыбка. — Батя наш, ты же знаешь, человек особенный, может, один такой на всю станицу.

— Какой же он, по-твоему?

— Справедливый, и нам, как мы есть его сыновья, необходимо это помнить, — с той же доброй улыбкой ответил Петро. — И ежели он что нам говорит, то это, Ваня, неспроста. Ему ведь тоже нелегко, когда мы, его сыновья, делаем не то, что нужно.

— Он-то сам знает, что нужно, а что не нужно?

— Знает, — уверенно ответил Петро. — Возьми Никиту. Почему к нему батя так строг? Потому, что Никита неправильно живет. Может батя терпеть такое безобразие? Не может… А тут еще и у тебя, Ваня, в жизни что-то не клеится…

— Что не клеится? Меня с Никитой не равняй!

— Я и не равняю. На тракторе ты молодец, батя это видит и в душе радуется. — Петро помолчал, раскуривая потухшую сигарету. — Но вот то, что у тебя с Валентиной…

— Что у меня с Валентиной? Договаривай!

— Не злись, Ваня, я же по-хорошему. Получается некрасиво, по станице ползет всякий брёх, а ты прилип к чужой жене…

— Не чужая она мне, понимаешь, Петро, не чужая!

— А по закону?

— Да что закон! Этот ее тип требует ребенка, делает он назло, а через это суд тянет с разводом.

— Стало быть, суд не находит причин.

— А наша любовь?

— Ваня, полюби девушку, к примеру, Нину, женись на ней, и жизнь твоя наладится.

— Эх, Петя, Петя, все у тебя так просто, что диву даешься. — Иван сокрушенно покачал головой. — Среди нас, Андроповых, ты уродился каким-то чересчур благополучным, и через то на свете тебе живется спокойно, хорошо. А вот я не живу, а мучаюсь. У тебя, Петя, не жизнь, а одно удовольствие, а у меня одни страдания. Ты чужую жену не любил и не знаешь, что это такое, а я люблю… Все у тебя есть, а у меня ничего нету. У тебя есть любимая жена, куча детишек, свой дом, свой мотоцикл, премия на внеочередную покупку «Жигулей». И с отцом ты умеешь ладить, а я не могу. В моей житухе кругом одни острые углы да ухабины.

— Сам в этом повинен.

— Да почему, черт возьми, сам? Почему?

— Зачем влез в чужую семью? Тебе что, мало девок в станице? Выбирай любую… Честно скажу: удивляюсь, как ты с ней снюхался. Она врач, ты тракторист…

— Ты это брось — снюхался. — Иван зло покосился на брата. — А вот о том, как полюбил ее, расскажу как-нибудь на досуге.

— Хоть бы была красавица писаная, а то так себе.

— Ее красота, верно, в глаза не бросается, потому как запрятана в душе. — Иван зажег спичку, прикурил новую сигарету. — Не будем, Петро, об этом. Есть к тебе важная просьба. Подсоби по-братски, выручи.

— В чем? Говори…

— Мне нужны два дня — суббота и воскресенье. С подсолнухами, видно, мы не управимся и до понедельника. Так ты скажи отцу, что поработаешь с ним один: субботу — за себя, а в воскресенье — за меня.

— Побежишь к ней?

— Улечу на мотоцикле… Ну, так что, поможешь?

— Куда ж тебя девать, чертяку влюбленного. — Петро наклонился к брату, хлопнул его по плечу и улыбнулся доверительно, широко. — Ну, тронули! А то, чего доброго, норму сегодня не выполним.

Гнедые красавцы, урча и распуская по подсолнухам чад, вошли в рядки, культиваторы жадно припали к земле, и старательно заработали сошники. А перед вечером, когда солнце, тронув горячим отблеском темневший за Кубанью лес, опускалось за горизонт, Иван, пригнувшись к рулю, что есть мочи гнал свой мотоцикл в станицу, спешил. «Удивляюсь, как ты с нею снюхался» — сквозь частые выстрелы мотора и свист ветра в ушах слышались обидные слова Петра. — «Как и батя, Петро праведник и чужую жизнь мерит на собственный аршин, да и рассуждает точь-в-точь как батя… Ничего я не скажу ему, как и что было. Все одно не поймет»…

Тот день, когда он впервые увидел Валентину, вспоминается Ивану часто и ярко, до щемящей боли в груди. Он пришел в поликлинику с завязанной платком шеей, с трудом, по-волчьи, поворачивая голову. Молоденькая врачиха встретила его сочувственной улыбкой, и он заметил, что глаза у нее были большие, темные и что из-под белой шапочки игриво выглядывали смолисто-черные завитушки.

— Что у вас, Иван Андронов?

— Чирей… Замучил, проклятый, — ответил Иван и подумал: «Откуда она знает мое имя и фамилию?»

Она сама сняла с его шеи платок и снова улыбнулась, теперь уже как своему давнему знакомому.

— О! Готовенький, созрел. Почему не приходили раньше?

— В поле, все некогда.

— Снимайте рубашку и ложитесь на кушетку.

Иван с усилием поднимал голову, трудно было наклоняться. Она помогла ему стащить липшую к телу рубашку, и когда упругие ее пальцы прикасались к его спине, по телу пробегала холодная дрожь. Он лежал на животе, уткнув лицо в подушку и закрыв глаза. Пахло лекарством, какие-то металлические предметы падали на стекло и позвякивали, шумела, выхлестывая из крана, вода. И вот те же упругие, энергичные пальцы коснулись шеи и плеч, Иван почувствовал прикосновение чего-то мокрого, холодного, в нос ударило спиртом, и вдруг что-то хрустнуло, фурункул словно разорвался, резанула нестерпимая боль, Иван застонал, и из его закрытых глаз выступили слезы.