Том 5

— В чем меня обвинять? — с тем же гневом перебила она. — Не в чем! Я думала, что ты порядочный человек, родила тебе сына. А кто он теперь? Тракторист, недоучка, десятилетку не окончил. Сам ходишь в героях, а сын у тебя кто? Месяцами пропадает в степи, домой не заглядывает, не нужны ему ни мать, ни отец. Эта его Надюша да старик Беглов заменили ему родителей. Вот и получается: всей станицей управляешь, а единственного сына не сумел воспитать. А почему? Да потому, что тебе всего дороже твои «Холмы», а теперь еще и твоя разлюбезная Дашенька. А что, не правда?

Барсуков перестал развязывать шнурок на ботинке, выпрямился, опираясь широкими плечами о спинку дивана, и сказал:

— Ну чего взвинтилась? Присядь, давай поговорим спокойно.

— Я постою. — Она усмехнулась невесело. — Хочу подрасти… А спокойного разговора у нас все одно уже не получится.

— Я понимаю, ты раздражена… Но зачем же в наши семейные неурядицы примешивать Дарью Васильевну?

— Что, жалко?

— Несправедливо! Клянусь, она ни в чем не виновата.

— Ой ли! Теперь ты во всем готов поклясться. — И снова тот же невеселый смешок. — Ну, скажи, ночью не прятался с нею в скирде?

— Прятался…

— Вот, сам признался!

— Я и не скрывал. Мы тогда поджидали Ванюшу, он должен был отвезти Дарью Васильевну в станицу. Полил дождь, пришлось укрыться под скирдой.

— Значит, всему виною дождь? А на озеро возил ее?

— Надо было осмотреть то место, где мы предполагаем поставить новую плотину, чтобы удвоить зеркало водоема. Вот мы и поехали. — Он наклонился и начал не развязывать, а снова завязывать шнурок. — И о поездке на озеро, и о том, что мы с Дарьей Васильевной прятались от дождя, я тебе уже рассказывал. Да и что тут такого?

— А то, мой любезный, что сочинить все можно! А ты не будь глухим и послушай, что о тебе говорят в станице. Это же позор! Председатель и парторг завели шуры-муры. Да как же после этого можно говорить с тобой спокойно? И ты не развязывай шнурки и спать здесь не собирайся. — И она вдруг тоненьким, пугающим голосом крикнула: — Довольно с меня! Хватит! Натерпелась, настрадалась! Отправляйся к своей Дашеньке. Ну, чего косишься, бабник проклятый!

Он поднял голову и испугался. Что это? Перед ним стояла не Маша, а чужая, совершенно незнакомая ему женщина, со злыми, полными ненависти глазами, со следами слез на бледных щеках. Не зная, что ей сказать, уходить или не уходить, он поднялся, постоял и, все так же удивленно глядя на нее, вдруг шагнул к двери так поспешно, точно боялся, что ему преградят путь. Она даже не повернулась в его сторону и не видела, как он надел шляпу, как повесил на руку плащ и ушел. Тихонько, как это делал всегда, когда уходил из дому, прикрыл за собой дверь. На улице в нерешительности остановился. Куда идти? Что же дальше? Постояв немного, он вернулся, своим ключом открыл дверь, как открывал ее всегда, когда возвращался домой. В своем длинном халате Маша стояла все на том же месте, только лицо ее еще больше побледнело и вытянулось. Казалось, она не видела и не слышала, как он уходил и как вошел.

— Мария, нельзя же так: что ни ночь, то скандал.