Том 5

Тут меня обуяла жгучая ревность. Мгновенно я вспомнил, как майор заинтересовался Флорой, когда увидел ее впервые, и с невольным восхищением подумал, что хитрец ловко воспользовался нашим знакомством, чтобы вытеснить меня из сердца Флоры. В любви, как на войне, все средства хороши. И, конечно, теперь я жаждал сам поведать Флоре о превратностях моей судьбы — жаждал столь же пылко, как совсем недавно стремился услышать ее. Так я мог, по крайности, отогнать подальше ненавистную тень майора Шевеникса. И вот я принялся рассказывать ей о моих злоключениях. Вы их уже знаете, только ей я говорил не столь подробно, — ведь цель моя теперь была иная. Каждая мелочь обрела особенный смысл, и все дороги вели в Рим, то есть к Флоре.

При первых же словах я опустился на колени на гравий дорожки, облокотился на подоконник и понизил голос до еле слышного шепота. Флоре тоже пришлось опуститься на колени по другую сторону решетки, так что головы наши почти соприкасались, их разделяли только железные прутья. Так мы оставались столь близкие и все же разлученные, и эта близость и мой ни на минуту не смолкавший молящий шепот все сильней, все повелительней волновали ей душу, а быть может, и мою тоже. Ведь такие чары всегда обоюдоостры. Дудка птицелова завораживает глупых птиц, хотя это всего-навсего сухой тростник, и ничуть не трогает его самого. Не то с влюбленными! Я говорил, говорил, и решимость моя крепла, и в голосе появлялись новые ноты, лица наши невольно придвигались ближе к прутьям решетки и одно к другому; не только она, но и я поддался очарованию этой минуты и загорелся ее колдовским огнем. Мы стремимся пленить любимую и сами при этом пленяемся еще безвозвратной. Покорить сердце можно только сердцем.

— А теперь я вам скажу, чем вы можете мне помочь, — продолжал я. — Спору нет, положение мое сейчас не безопасно, однако ж вы и сами понимаете, что для человека чести это неизбежно. Но если... Если случится худшее, я не намерен обогащать ни моих врагов, ни принца-регента. У меня с собой почти все деньги, которые я получил от дядюшки. Тут больше восьми тысяч фунтов. Возьмите их на хранение. Забудьте, что это всего лишь деньги, храните их как память о друге или как дорогую вам частицу его самого. Возможно, они мне очень скоро понадобятся. Знаете ли вы старую легенду о великане, который отдал свое сердце на сохранение жене, потому что больше надеялся на ее любовь и преданность, нежели на собственную силу? Флора, я и есть этот великан, хоть я совсем невелик, — так не согласитесь ли вы стать хранительницей моей жизни? Вместе с этими деньгами я вверяю вам мое сердце. Перед богом я предлагаю вам сейчас мое имя, если только вы согласитесь его принять, и вручаю вам мое состояние. Если случится худшее, если у меня не останется ни малейшей надежды назвать вас женою, позвольте мне, по крайности, думать, что вы распорядитесь наследством моего дядюшки, как моя вдова.

— Нет, нет, — прошептала Флора, — только не это.

— Что же тогда? — спросил я. — Как же иначе, мой ангел? Да и что для меня слова? Я хочу знать тебя только под одним именем. Флора, любовь моя!

— Энн! — шепнула она.

Что может быть слаще для уха влюбленного, нежели его собственное имя, впервые слетевшее с уст любимой!

— Милая! — шепнул я в ответ.

Ревнивая решетка, накрепко заделанная в камень и известь, помешала нам полностью вкусить восторг этой минуты, но я обнял Флору и притянул ее к себе, насколько позволили железные прутья. Она не уклонилась от моих поцелуев. Руки мои обвивали ее стан, и она сама с нежностью прильнула ко мне. Так мы стояли, прижавшись друг к другу и в то же время разделенные, и, сами того не замечая, обжигали лица о холодную решетку. И тут насмешка судьбы — или, скорее, зависть богов — вновь обрушила на нас злобу стихии. В кронах дерев засвистал ветер, с неба хлынули потоки ледяного дождя, и, как на грех, с крыши дома из не замеченного нами прежде желоба низвергнулся мне на голову и на плечи целый водопад. Вздрогнув, мы с Флорой отпрянули друг от друга и вскочили на ноги, словно застигнутые врасплох непрошеным свидетелем. Через мгновение мы оба снова приблизились к оконной решетке каждый со своей стороны, но на колени уже не опустились.

— Флора, — заговорил я, — я не в силах предложить тебе легкую, беззаботную жизнь.

Она взяла мою руку и прижала ее к своей груди.

— Лучшего не пожелала бы даже королева, — сказала она, и ее прерывистое дыхание было красноречивей всяких слов. — Энн, мой храбрый Энн! Я с радостью согласилась бы стать твоей служанкой, я готова завидовать твоему Роули. Впрочем, нет, никому я не завидую... Зачем? Ведь я твоя!

— Моя навсегда, — сказал я. — Отныне и навеки моя!

— Вся твоя, — повторила Флора. — Вся и до гробовой доски.