Том 5

Шелтону тотчас вспомнилась Антония — ее ясные глаза, едва заметные веснушки на нежной, розовой коже, белокурые волосы, собранные в узел на затылке; слово «легкомыслие» было просто неприменимо к ней. И те женщины, которых он видел на улицах Лондона, — женщины, еле бредущие с двумя или тремя детьми, женщины, согнувшиеся под тяжестью детей, которых им не с кем оставить, женщины, которые продолжают работать, несмотря на беременность, истощенные женщины, необеспеченные женщины его собственного класса с дюжиной детей — все эти жертвы святости брака, — разве к ним применим эпитет «легкомысленные»!

— Не для того нам дарована жизнь, чтобы… — Упражняться в остроумии? подсказал Шелтон.

— Удовлетворять свои беспутные желания, — строго поправил его священник.

— Все это, сэр, быть может, было хорошо для предшествующего поколения, но сейчас население нашей страны резко увеличилось. Не понимаю, почему мы не можем сами решать эти вопросы.

— Подобный взгляд на нравственность мне просто непонятен, — заявил священник, глядя с бледной улыбкой на Крокера.

Тот продолжал посвистывать во сне, — только свист у него стал громче и разнообразнее.

— Больше всего меня возмущает то, что мы, мужчины, решаем, какая жизнь должна быть у женщин, и называем их безнравственными, истеричками лишь потому, что они не разделяют наших взглядов.

— Я думаю, мистер Шелтон, что мы вполне можем предоставить решение этих вопросов богу, — сказал священник.

Шелтон промолчал.

— Следуя воле божьей, именно мужчины, а не женщины, всегда устанавливали мерило нравственности. Ведь мы разумный пол!

— Вы хотите сказать, что мы большие ханжи? Да, я согласен, — «е сдавался Шелтон.

— Ну, это уж слишком! — начиная сердиться, воскликнул священник.

— Прошу прощения, сэр, но разве можно ожидать, чтобы современные женщины оставались верны взглядам наших бабушек? Ведь мы, мужчины, своей предприимчивостью создали совсем новые условия существования, а женщин мы ради собственного удобства пытаемся удержать в прежнем положении. Как правило, именно те мужчины, которые больше всего заботятся о собственном удобстве, — в пылу спора Шелтон даже не заметил, какой насмешкой прозвучало слове «удобство» в этой комнате, — готовы обвинять женщин в том, что они отступают от старой морали.

Священник еле сдерживал желание желчно ответить Шелтону.

— Старая мораль! Новая мораль! — сказал он. — Какая нелепость!

— Извините, но, я полагаю, мы говорим об общепринятой морали. Что же касается истинной нравственности, то из миллиона людей вряд ли хотя бы один достоин судить о ней.

Священник слегка прищурился.

— Я полагаю, — сказал он сдавленным голосом, словно рассчитывая, что это придаст его словам больший вес, — каждый образованный человек, который искренне старается служить господу, имеет право смиренно, повторяю, смиренно, притязать на звание человека высоконравственного.

Шелтон уже собрался было сказать что-то резкое, но вовремя сдержался. «Ну что это я, — подумал он. — Точно какая-нибудь баба, всеми силами добиваюсь, чтобы последнее слово осталось за мной».

В эту минуту откуда-то послышалось жалобное мяуканье, и священник направился к двери.

— Одну минутку, боюсь, что это какая-нибудь из моих кошек мокнет под дождем.

Вскоре он вернулся с мокрой кошкой на руках.

— Вот ведь все время выбегают на улицу, — сказал он Шелтону, и на худом лице его, покрасневшем оттого, что он нагибался, появилась улыбка.

Он рассеянно гладил мокрую кошку, и капля влаги медленно стекала у него по носу.

— Бедная киска, бедная киска! — повторял он.

Надтреснутый голос, произнесший эти слова с почти бесчеловечным высокомерием, и мягкая улыбка, в которой воплотилась вся человеческая доброта, преследовали Шелтона, пока он не заснул.

ГЛАВА XVIII В ОКСФОРДЕ

Последние лучи заходящего солнца играли на крышах домов, когда путники вступили на Хай-стрит — величественную улицу, священную для каждого, кто учится в Оксфорде. Шумной толпе в студенческих мантиях и четырехугольных шапочках был столь же чужд дух подлинной науки, казалось, витавшей над шпилями зданий, как догматы церкви чужды духу истинного христианства.

— Зайдем в Гриннинг? — спросил Шелтон, когда они проходили мимо клуба.

В эту минуту из дверей вышли двое элегантных молодых людей в белых костюмах, и приятели невольно окинули себя критическим взглядом.

— Идите, если вам хочется, — с усмешкой сказал Крокер.

Шелтон покачал головой.