Том 5

У меня было записано, что капитану Василию Ивановичу Дымченко тридцать четыре года; но тот, кто сидел предо мною, казался старше лет на шесть. Лицо и руки, было записано у меня, получили ожоги второй степени, но сидевший передо мною Дымченко не сохранил на лице ни одного пятна или шрама, которые бы намекали на тяжелые повреждения. Этот Дымченко был до черноты загорелый, с крепкими блестящими зубами, широкой деревенской улыбкой и быстрой речью, — такой быстрой, что слово наезжало на слово или они неслись в два ряда, как подводы с ярмарки. Прирожденный украинец, он говорил к тому же не только словами, но и жестами. Его руки были хорошими рассказчиками, талантливыми актерами. Если капитан рассказывал, что плотный строй бомбардировщиков гарантирует их от атак истребителей, то руки его уже показывали и строй, и опасность отрыва от строя, и как атакует немец.

— Вы горели, капитан?

— У меня в сумме четыре горения, — беззаботно сказал он. — Два тяжелых, два так себе.

Он сказал «горения», как говорят у нас: не рана, а «ранение», — с уважением к тому, что случилось с ним.

Вот «горение», сделавшее его любимцем полка.

Звено наших бомбардировщиков было атаковано четверкою «мессершмиттов», приняло бой, вышло на цель, отбомбилось и уже возвращалось обратно, когда во второй схватке с «мессерами» был пробит и загорелся центральный бак в машине Дымченко.

Внизу мчались немецкие танки, в воздухе, вокруг звена, вертелись фашистские истребители. Видя, что одна машина повреждена, они усилили нападение.

— Пикируй! — то и дело сигналил штурман. — Нас атакует «мессер». Пикируй.

Дымченко благополучно ушел от преследования, но его звено осталось далеко позади.

Моторы еще тянули, и можно было спрятаться в облака, но он не стал этого делать. Звено его было молодым, не очень уж опытным и могло в облаках рассыпаться, а он, хотя и был подбит, помнил, что командир, и ни за что не хотел усложнять обстановки для своей молодежи.

Решил он также не прыгать и с парашютом, потому что моторы еще тянули.

Машина пылала, как хороший костер. Высота — сто пятьдесят. На всякий случай штурман Хрустков стал открывать колпак — вместе с воздухом пламя ворвалось в кабину и ожгло лицо пилота. Было не особенно больно. Было только страшно за глаза. И тут же — земля. Толчок. Смерть, что ли? Все спуталось. Очнулся — машина в огне, и земля вокруг нее тоже в огне. Стал вылезать — парашют не пускает. Хрустков протолкнул его, но уж и прыгать то некуда — кругом горит, и реглан на самом горит, и парашют загорается. А штурман еще в кабине, и у него на голове трещат и искрятся волосы.

Вдвоем с подбежавшим стрелком-радистом Колиным стали вытаскивать и раздевать горящего штурмана, и кое-как выбрались из пламени в лес. Капитан оставил Колина наблюдать, не подойдет ли кто к горящей машине, а сам с Хрустковым взял направление на деревню, которую заметили еще в воздухе.

— Если подойдут к самолету немцы, дашь один выстрел — и к нам. Своих увидишь — три выстрела. Наш сигнал тебе тот же.

И пошли с Хрустковым, подняв вверх обгоревшие руки, чтобы они не касались кустов.

— А ты обгорел, — сказал штурман капитану.

— Ну? Да и ты, знаешь. Маленько.

— Верно? А что-то не больно.

И капитан увидел, как Хрустков поднес к лицу кроваво-черную руку без куска кожи. Он невольно взглянул на свои руки — и у него они были такие же: рыхлые, будто из кровавого войлока. Они шли, подняв вверх руки, как пленные немцы. Такими они и показались трем колхозным ребятам, шедшим навстречу.

По просьбе капитана старший из ребят вынул из кобуры револьвер и сделал три выстрела. Послав Хрусткова с ребятами в деревню, Дымченко вернулся за Колиным к догорающему самолету.

Вокруг пожарища уже стояло человек двадцать колхозников.

Обступив Дымченко, колхозники стали расспрашивать его, кто он, проверили документы и повели вместе с радистом в деревню.

Немцев в ней еще не было, но вблизи они уже появлялись. Уходить следовало этой же ночью.

Между тем Хрустков лежал без сознания, а у Дымченко распухли прожженные ноги. Итти они не могли.

Ночью колхозники доставили всех троих на подводе в ближайшую часть Красной Армии.

На этом глава о горении Дымченко могла бы закончиться, но она продолжалась…