Том 5. Багровый остров

Эти критики пишут, болтаясь вне законов театроведения, говорят о личном вкусе, возникшем в условиях вчерашнего безразличия.

Критикам мы дадим бой...» (Мейерхольд Вс. Переписка. М., 1976. С. 244).

«Критикам мы дадим бой» — с этим чувством уверенности жил в эти месяцы и Михаил Булгаков.

Наконец-то давняя мечта Михаила Булгакова — еще со времен Владикавказа — осуществилась: два ведущих столичных театра поставили его пьесы, которые идут с шумным успехом. И «Дни Турбиных», и «Зойкину квартиру» он любил, каждая из них по-своему ему была близка, но пьесы появились на сцене искалеченными, и это раздражало. «Пьеса выхолощена, оскоплена и совершенно убита», — признавался Булгаков в минуты откровенности. Но зрители валом повалили в театр, рассказывали о своих впечатлениях друзьям и товарищам, привлекая в театр все новых и новых зрителей. О. Ф. Головина, дочь председателя Первой Государственной думы, 6 декабря 1926 года, сообщая о «сенсационном успехе» пьес Булгакова, писала М. Волошину, в частности, и о «Зойкиной квартире»: «По-моему, это блестящая комедия, богатая напряженной жизненностью и легкостью творчества, особенно если принять во внимание, что тема взята уж очень злободневная и избитая и что игра и постановка посредственны. Жаль, что его писательская судьба так неудачна и тревожно за его судьбу человеческую» (ГО ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 431. См.: М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 423).

А для тревоги были все основания: критики просто «разбушевались», доходя в своих ругательствах и домыслах до прямого доносительства.

Тон критики определился после публикации «Открытого письма Московскому Художественному академическому театру (МХАТ-1)» в «Комсомольской правде» 14 октября 1926 года, в котором Александр Безыменский, вспоминая своего брата Бенедикта Ильича Безыменского, убитого «в Лукьяновской тюрьме, в Киеве, в 1918 году, при владычестве Скоропадского, немцев... и Алексеев Турбиных», в резком тоне продолжал свои обвинения: «Я не увидел уважения к памяти моего брата в пьесе, которую вы играете... Старательно подчеркиваю. Я ничего не говорю против автора пьесы Булгакова, который чем был, тем и останется: новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы. Но вы, Художественный театр, вы — другое дело».

Выделенные здесь слова подчеркнул сам М. Булгаков, прочитав это письмо, и наклеил в альбом отзывов о своем творчестве.

Неоднократно выступал Луначарский, устно и письменно, с критикой пьес Булгакова. В одном из докладов он сказал: «Ему нравятся сомнительные остроты, которыми обмениваются собутыльники, атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля...» (Программа государственных академических театров. № 55. 1926).

«Знакомая московскому зрителю насквозь мещанская идеология этого автора здесь распустилась поистине в махровый цвет», — писал В. Павлов (Жизнь искусства. № 46. 1926. С. 11). Журнал «Печать и революция» обвинял Булгакова в сочувствии «бедным приличным дамам и барышням, в столь тяжелое положение поставленным большевиками» (1926. № 10. С. 99).

Михаил Булгаков, по словам Л. Е. Белозерской и Е. С. Булгаковой, аккуратно вырезал отзывы из газет и журналов и вклеивал в упомянутый альбом. Наиболее глупые и гнусные сначала вывешивал на стены для общего обозрения, посмеивался над откровенным злопыхательством, разыгрывал интермедии на тут же придуманные темы... Но в душе копилась боль... Недоволен был Булгаков не только критиками, но и режиссером-постановщиком А. Поповым, который все более и более призывал исполнителей к явно сатирической оценке своих персонажей. «А героине, Зойке, нос наклеили... Зачем? Она гораздо лучше без носа. Я в крайне раздраженном состоянии», — признавался он не только самому себе, но с юмором рассказывал о постановке «Зойкиной квартиры» и своим друзьям-мхатовцам. Станиславский, которому спектакль понравился, тем не менее иронизировал по поводу «уточкой» наклеенного носа у Зойки — Мансуровой: «Прибегают к носам, когда внутреннего рисунка в роли нет» (см.: Виноградская И. Жизнь и творчество К. С. Станиславского: Летопись. Т. 4. С. 335).

Нет, рисунок роли был: Цецилия Мансурова «была необыкновенно обаятельной, не понимающей всей преступности своего поведения», и вообще «на сцене злобы не было никогда», — вспоминала М. Синельникова «Зойкину квартиру» (см.: книгу «Первая Турандот». М.: ВТО, 1967. С. 210).