Том 5. Чертова кукла

Тяжело досталась свобода; он не хотел рвать грубо старые, кровные связи, – но они рвались, все равно, и все равно было много чужой боли, чужого непонимания. Самые близкие («солдаты», – сказал бы Роман Иванович, «друзья», – зовет Михаил) – с ним. И он знает, что это недаром, не напрасно. Не обманет их.

На новых путях надо начинать сначала. Но Михаил не боится. Сначала так сначала. Не много их, всех, но и это ничего: люди будут, люди придут, коли есть куда прийти, есть место.

Когда случайно узнал Михаил, что Литта вышла за Сменцева (и когда он поверил) – показалось было, что кругом темно как ночью, а сам он проваливается. Но это недолго длилось. Почти физическим усилием воли отделил свою оскорбленную любовь, свое личное – от неличного и продолжал начатую работу со спокойным напряжением.

Последнее время жалость к Липе, а главное, ощущение своей вины перед нею тревожили его. Как же не виноват? Разве не оставил ее одну, без помощи, перед таким человеком, как Сменцев? Она влюбилась, – или это странно? Или не видел Михаил, какими очарованиями лжи владел этот человек, очарованиями, похожими на очарования истины? Не понял этого Михаил?

Понял. Но была любовь и вера. Без веры не стоит любить. Вера в женщину – обманна? Ну что ж, может быть, и не стоит любить.

Смутная история убийства Романа Ивановича опять ударила Михаила. Что это такое? Думал, думал, и о Флорентий думал, – вот, кажется, начинает понимать… и опять не знает, опять думает. Чувствовал скрытую трагедию – какую?

К Литте шевельнулось злорадство, и оно испугало: не жива ли любовь? Нет, нет, лучше оставить это все, забыть, узко уйти в свое, в ближайшее, в сегодняшнее, в правдивое и ясное. Всю веру, всю любовь, все уменье – сюда.

Но вот читает Михаил листки, исписанные милым почерком. Низко клонится над ними, читает, читает… осталось только два.

«…знаешь все теперь. О себе нетрудно было писать: о том, что после случилось, – труднее. Но ты видел Романа Ивановича, и как ни мало я знаю о вашем свидании, – верится, что ты этого человека понял. Или хоть начал понимать. Флорентия ведь понял? Может быть, не удивишься очень и случившемуся, поймешь и недосказанное?

Тайна смерти Романа – не секрет, который можно открыть или не открыть, а именно тайна. У кого нет своих глаз для нее, тот ее и не увидит. Любил? Да. Убил нарочно? Да. Или Роман Сменцев был виноват, изменил чему-нибудь, изменил себе? нет, нет! Подумай теперь, могут ли внешние в это проникнуть, поверить. А вот Наташа без слов, одной любовью поняла и знает. (Наташа хочет приехать, я рада. Так ждет ее Флорентий, так нужна она ему, – да и всем нам, верю в нее.) Могут внешние люди, совсем ничего не знающие, думать и так: Сменцев был обычный провокатор, вызвал полицию, Флорентий, узнав, поспешил убить его, нечаянность подстроил. Насколько это грубее и дальше от правды, чем то, что естественно думают все, – неосторожность. Но пускай. Хорошо, что есть настоящая правда и что мы ее знаем, что мы – в ней…

Тебя я увижу, Михаил, тогда, когда буду тебе нужна, когда ты делать начнешь и уверишься, что наше дело – одно. О личных отношениях – теперь ли говорить? Что мы знаем? Их может определить только будущее. Но опять говорю: будет нужно – напиши, передай, и я приеду в указанное место. Сейчас я не хочу оставить Пчелиное, не вправе, так чувствуется. А приехала бы и сейчас, ненадолго, если б надо было, пойми только меня.

Кончаю, много недосказанного, да ведь всего не передашь. Мне бодро, дух у нас здесь хороший. Живем пока с тихостью и мудростью. Флорентий – ясный; иной раз и ужасалась я, и слабела; а на нем ни тени: любовь, должно быть, хранит.

Ну, прощай… до свидания. Верь жизни. Она не обманет. Верь и вере своей, и делам по вере. Прощай».

Глава тридцать девятая Золотые цветы

Веселое солнце в дали голубой…

Они увиделись скоро, – скорей, чем думала Литта. Михаил хочет сказать ей живым голосом, что все уже есть, что начало их тяжелой и сладкой работе положено, – хочет услышать и ее живой голос.

Надо о ближайшем условиться. Не ждет работа.

Они съехались, на краткие часы, в забытом городке с острыми темными крышами, не русском, но недалеко от России лежащем. Тихий домик на выезде; поля, широкие, видны из окон. Точно улыбаются поля желтыми цветами – их раскрыло весеннее солнце. А над цветами, вверху, в лазоревой и золотой пустыне, смеются пронзительно, как играющие дети, – жаворонки.

Сегодня Литта уедет назад, в Россию. Флорентия Михаил станет ждать к июню. Наташа уже в России. У раскрытого окна стоит Литта, смотрит в поля, d небо.

– Какая весна здесь! А у нас только небо стало выше, на солнце сосульки длинные, дорога лоснится, а поля еще белы-белы.

Очень изменилась Литта: похудела, – или от черного платья кажется? Точно выросла. Загоревшее от воздуха лицо – резче; нет в нем прежней фарфоровой нежности, в глазах нет детской печали: глаза ясны и жестки. Она ли – милая, беспомощная девочка?