Том 5. Чудеса в решете

Весь участок был обнесён высочайшим забором и только на южной стороне ограды были проделаны монументальные ворота с огромной вывеской, на которой горела и сверкала всеми цветами радуги огненная надпись:

— «Город Чудес».

А ниже:

— «День пребывания в Городе Чудес и осмотра его стоит 5 миллионов руб. Спешите! Лучшая аттракция мира! Важно для русской „взыскующей града“ души!!»

Беспрерывная адская работа кипела 3 месяца.

Наконец, последняя гайка была привинчена, последний гвоздик вбит куда следует, — и предприятие было объявлено открытым для широкой публики.

* * *

Беря у входной кассы билеты и платя за них жирную пачку керенок в пятьдесят тысяч, Иван Николаевич Трошкин говорил своему другу Филимону Петровичу Грымзину:

— То есть, знаешь, — если бы не так дорого драли — ни за что бы не пошёл!

— Ещё бы, — рассудительно поддакивал Грымзин, — этакия деньжища не жалко и заплатить.

— Чего это они нам покажут?

— Говорят тебе — Город Чудес. Значит, чудеса будут — ясно!

— Пожалуйста сначала в контору, ваше сиятельство, — сказал швейцар, снимая фуражку и изгибаясь в три погибели.

— Слышь ты, — толкнул локтем приятеля Грымзин. — Чудеса, брат, уже начались. «Сиятельством» назвал.

В конторе щеголевато одетый клерк почтительно вручил им какую-то проштемпелеванную бумажку и указал на кассовое окошечко:

— Там получите деньги на расходы.

И когда кассир пододвинул им столбик золотых монет, рублей на двести, на столько же романовских и целую кучу серебряных рублей и мелочи — оба друга только промычали что то и, боясь громко ступать по выхолощенному паркету, направились к выходу.

Вдруг Трошкин застыл перед огромным, висящим на стене отрывным календарём и, не могши вымолвить слова, только головой дернул:

— Смотри!

— На календаре было: «1908 год. 18 августа».

— Виноват, робко обратился к клерку Трошкин. — Какое у нас сегодня число?

— 18 Августа.

— А… год?

— Неужели не знаете? 1908-й. Тут же написано.

— Ну ну, — покрутили головой друзья.

Вышли. Ошарашенные, зашагали по городу.

По улице — мчался мальчишка, оглашая воздух неистовыми воплями:

— Ин-те-рресные газеты: «Новое время»[10], «Русское Слово»[11], «Речь»[12]!! «Биржёвка»[13]!!

— Постой, постой! За какое число «Новое Время»?

— Ясно — за сегодняшнее.

— Сколько тебе?

— Две за «Биржёвку», пятак за «Новое Время»!

— Ф-фу!! Зайдём-ка в кафе, почитаем. Барышня! Два кофе по-варшавски, полдесятка пирожных. Ну ка, что они там пишут?.. Гм!.. Статья Меньшикова[14]:

«Сколько раз мы уже твердили о том, что Финляндия готова предать Россию в первый же удобный момент. Еврейская левая пресса, которая спит и видит — поднять в Россию революцию»…

— А посмотри хронику.

— Изволь. «Его Величеству Государю Императору имели высокую честь представляться представители тамбовского дворянства. Выслушав речь предводителя дворянства, Его Величество соизволил ответить: „Рад слышать, что тамбовские дворянские традиции остались неизменны“». — «Увольняется в полугодовой отпуск д.с.с. Криворучко» — «Орденом Станислава 3-й ст. Награждается старший советник градоначаль…»

— Буренинский фельетон есть?

— Всё на своём месте.

— Кого ругает-то?

— Валерия Брюсова.

— А, брат Ваня? Каково! Времена-то какия!..

— Барышня, получите. Сколько? 75 копеечек? Дороговато. Хи-хи!

Вышли. На улице их внимание привлекла масса зелёных и розовых билетиков, наклеенных на парадных дверях.

— Чего это, Ваня?

— Квартиры все сдаются. Время осеннее скоро — сам понимаешь!.. А это что за вывеска… Во, брат! «Доминик». Зайдём… А? — У буфета по рюмочке… А? С пирожком, а?

У буфетного прилавка толпилось много делового народа.

— Я, — говорил один другому, — могу продать вам вагон сахару по четыре с полтиной за пуд.

— Ваня… Что-же это?

— Статисты, нешто не понимаешь. Для нас все эти разговоры. Для нас поставлены. Да-с — не зря деньги содрали. Буфетчик! Пирожки-то свежие?

— Помилуйте! Вам ординарную или двуспальную, за гривенник?

— Ваня! Обедать хочу, шампанского хочу, музыки хочу! Всего хочу. Деньжищ-то у нас уйма. 498 с полтинником осталось. Это из пяти сот-то Ваня. Спервоначалу обедать, потом в театр, потом в шантан.

Вышли. Пошли к «Медведю». Пообедали. Снова вышли.

— Ваничка, голубчик мой! Ей Богу, городовой стоит. Ваня, пойдём поцелуем. Не могу я видеть равнодушно. Стоит голубчик, глазками смотрит. Гор-родовой!!

Не спеша приблизился городовой.

— Чего орёшь зря? В участок захотел?

— Ваня… Слова-то какие: «орёшь», «участок»!.. Городовой! Я протестую. Почему у нас не старая жизнь? Почему вы новые революционные порядки вводите?

Лицо городового приняло сразу новый, интеллигентно испуганный вид.

— Что вы, мистер? Этого у нас не может быть. Помилуйте, наша фирма…

— А вон, почему на углу очередь стоит? Разве в хорошее время очередь стояла? — Это же на Шаляпина, сэр; всегда бывала, сэр.

И тут же вызверился на проезжавшего извозчика:

— Я т-тебе покажу, дьявол желтоглазый… Не знаешь какой стороны держаться?! Экие галманы!..

— Барин, пожалуйте на четвертачек… Куда надо?