Том 5. Чудеса в решете

— Дешево?.. А я тебе вот что скажу: эти сорочки здесь стоят пять рублей, а в Петрограде — четыре, салфетки здесь десять рублей, в Петрограде семь, а галстуки… Галстуки, вообще, ничего не стоят! Повеситься можно на таком галстуке.

— Поехали, действительно! Обрадовались, накинулись.

— А тут еще с таможней может быть…

— Молчи, пока я тебя лапландским ножиком не полоснул!!

Тяжелое настроение.

* * *

Поездки в Выборг напоминают мне историю с Марьиной слободой в городе К.

Была такая Марьина слобода, которая вдруг прославилась тем, что живут там самые трезвые мещане и самые красивые, добродетельные девушки и жены. И когда пошла эта слава, то стала ездить туда публика — любоваться на трезвых мещан и добродетельных красавиц… И чем дальше — тем больше ездило народу, потому что слава росла, ширилась, разливалась.

А когда мне совсем прожужжали уши о знаменитой слободе, и я поехал туда — я увидел ряд грязных покосившихся домов, поломанные заборы, под каждым из которых лежало по пьяному мещанину, а из домов неслись крики, хохот гостей, взвизгивание женщин и звуки скрипки и разбитого пианино: это добродетельные девушки и жены укрепляли славу своей удивительной слободы.

Ибо сказано — о Выборге ли, о Марьиной слободе ли: чересчур большой успех — портит.

Начало конца

Вполне уместным началом может послужить сообщение германского официального агентства, недавно опубликованное: «император Вильгельм, прибыв в северный городок Эльбинг, неожиданно вошел в трамвайный вагон и совершил вместе со своей свитой поездку к ближней верфи. Как кайзер, так и все лица его свиты, заплатили за проезд полагающиеся 10 пфеннигов».

Вот какое сообщение появилось в газетах. А дальше — мы уже справимся сами безо всяких газет и сообщений… Мы знаем, что было дальше.

* * *

Снисходительно улыбаясь, Вильгельм вошел в подъезд маленькой второстепенной гостиницы и спросил: — А что, голубчик, не найдется ли у вас номерок… так марки на три, на четыре?..

— О, ваше величество! — воскликнул остолбеневший портье. — Для вас у нас найдется номер в две комнаты, с ванной за двадцать марок…

— О, нет, нет — что вы. Мне именно хочется испытать что нибудь попроще. Именно так, марки на три…

— Весь в распоряжении вашего величества, — изогнулся портье. — Попрошу сюда, налево. Номерок, правда, маловат и темноват…

— Это ничего… Цена?

— Три марки, ваше величество.

— За мной.

* * *

Кайзер шагал пешком по улиц, а за ним шла восторженная толпа. Тихо шептались:

— Обратите внимание, как он просто держится… Проехался в трамвае за десять пфеннигов, а теперь нанял номер в три марки… Что за милое чудачество богатого венценосца! Интересно, куда он направляется сейчас?..

— А вот смотрите…Ну, конечно! Вошел в дешевую общественную столовую.

— Господи! Зачем это ему?

— Наверное, попробовать пищу. Хорошо ли, дескать, нас кормят?..

— Это вы называете — попробовать? Да ведь он уплетает в за обе щеки. Слышите, какой треск?

— Действительно, слышу. Что это трещит?

— У него. За ушами.

— Ну, ей Богу же — это мило! Зашел, как простой человек в столовую и ест то же, что мы едим.

— Как не любить такого короля!

— Правда — чудачество. Но какое милое, трогательное чудачество.

— Вот он… выходить. Сейчас, наверное, подадут ему карету. Любопытно, в каких это он каретах, вообще, ездит?

— Удивительно! Пешком идет… Заходит в табачную лавочку… Что это он? Покупает сигару! Да разве найдется у лавочника сигара такой цены, на которую он курит… Что? За пять пфеннигов?!! Нет — вы посмотрите, вы посмотрите на этого удивительного короля!

— Очевидно, решил за сегодняшний день испытать все.

— Тем приятнее завтра будет вернуться ему к императорской изысканности и роскоши.

* * *

Через три дня:

— Кто это проехал там в трамвае? Странно: на площадке народу битком набито, а он едет внутри совершенно один.

— А, это наш кайзер. Разве вы не узнали?

— Но ведь он уже раз проехался в трамвае. Зачем же ему еще?

— Я тоже немножко не понимаю. Третий день ездит. Заплатить кондуктору и едет.

— Странно. А публика не входит внутрь вагона — почему?

— Ну, все-таки кайзер, знаете. Неудобно стеснять.

— А куда это он едет?

— Вот уже выходит. Сейчас увидим. Гм! Опять заходит в общую столовую.

— Пищу пробует?

— Какое! ест во все лопатки. Вчера чай пил тут тоже — так два кусочка сахару осталось. В карман спрятал.

— Что вы говорите! Зачем?

— Один придворный тоже его спросил. А он отвечает: «Пригодится, говорит. Один кусочек подарю Виктории-Августе, другой кронпринцу, если ему Верденская операция удастся».

— Прямо удивительный чудачина! Я думаю, пообедав, швырнет сотенный билет и сдачу оставляет девушке?

— Нет, вы этого не скажите. Вчера наел он на четыре марки и десять пфеннигов. Дал девушке пять марок в говорит: оставьте себе двадцать пфеннигов, а семьдесят гоните сюда.

— Так и сказал: гоните сюда?

— Ну: может, выразился изысканнее, но семьдесят пфеннигов все-таки сунул в жилетный карман. Потом на них (я сам видел) купил 3 воротничка.

— Хватили, батенька! Что это за воротнички за семьдесят пфеннигов?!