Том 5. Девы скал. Огонь

— Ни от чего на свете и ни в коем случае от вашей любви — непрерывного источника моей силы и вдохновения. — Не обещали ли вы мне большее, чем любовь? Не способны ли вы для меня на большее, чем способна любовь? Не останетесь ли вы для меня навеки музой откровения жизни и творчества?

Она слушала молча, не мигая, похожая на больную, лишившуюся возможности произвольно двигаться и неподвижно, как статуя, созерцающую ужасное зрелище.

— Правда, — продолжал он после минутного колебания, овладев охватившим его чувством сострадания, сознавая, что от его откровенного признания зависит судьба его свободной любви, которая должна обогащать его душу, а не истощать ее. — Правда, в тот вечер, увидя вас на лестнице, в сопровождении той, что пела, я подумал, что вами руководит какая-то тайная мысль…

Холодная дрожь пробежала по всему ее телу, сухие глаза горели. Пальцы судорожно сжимали кубок, и небо и море отражались в его стекле, трепетавшем в ее руке.

— Мне показалось, что вы сами избрали ее… Вы были похожи на вестницу… Это смутило меня.

Среди своих невыносимых страданий она почувствовала, как была бы теперь сладка ложь. Ей хотелось, чтобы он или молчал, или лгал. Она измеряла взглядом расстояние, отделявшее ее от воды, где все исчезает, все засыпает.

— По отношению ко мне в ней было что-то враждебное… Она так и осталась непонятной, непроницаемой для меня… Помните, как она исчезла? Ее образ померк, ее пение продолжает манить меня. Вы сами подвели ее ко мне сами же не раз вызывали ее в моей памяти. Для вас мелькает ее тень, даже там, где ее нет.

Смерть заглянула ей в лицо. Никакая рана не причинила бы ей такой боли, ничто не могло сравниться с этой мукой. Она говорила себе: „Я сама, сама!“ И снова слышала свой отчаянный вопль: „Иди, она ждет тебя!“ С каждой секундой колени ее слабели, обессиленное тело готово было уступить жестокой воле, толкавшей ее к воде. Но какой-то голос говорил, что здесь не место, не время. На поверхности лагуны вырисовывались черные песчаные отмели, обнаженные отливом. Вдруг внутренняя буря, по-видимому, улеглась. Ей показалось, что она умерла, блеск стекла, дрожавшего в ее руке, удивлял ее, она перестала ощущать свое тело. Все, казалось, совершается лишь в воображении. Ее зовут Пердита, мертвое Время Года лежит на дне лагуны. Слова продолжали звучать.

— Могу ли я ее полюбить?

Еще одно мгновение, и наступит полный мрак Как пламя свечи склоняется под дуновением ветра и, кажется, вот-вот оно оторвется от фитиля и все же держится на тоненькой голубой ниточке — бледной искорке, способной снова разгореться, так сознание несчастной, казалось, готово померкнуть. Вихрь безумия кружился над нею. Ужас исказил черты ее лица, покрывшегося смертельной бледностью.

Он не смотрел на нее, глаза его были устремлены на камни.

— Если я снова с ней встречусь, может быть, мне захочется сыграть роль в ее жизни.

В его памяти воскресла стройная фигура юной девушки, возвышавшаяся над лесом инструментов, среди чередующихся в движениях смычков, пытавшихся извлечь из ее существа звуки живущей в нем мелодии.

— Очень может быть…

Перед ним снова было это сосредоточенное лицо, полное огня вдохновения, погруженное в свою тайную душу, эти сдвинутые брови, придававшие ему оттенок суровости.

— Но не все ли равно? Какая сила, какие превратности судьбы могут разрушить нашу веру друг в друга. Неужели же мы можем уподобиться большинству любовников, проводящих целые дни в ссорах, слезах и проклятиях?

Она стиснула зубы. Дикий инстинкт самозащиты обуревал ее, являлось желание унизить, если не восторжествовать. Помраченное сознание находилось во власти злой воли.

„Так нет же, она не будет твоей!“ Грубость тирана была чудовищна. Под его непрерывными, размеренными ударами, ей казалось, она исходит кровью, как тот человек, что лежал на пыльной дороге около шахт. Ужасная сцена воскресла в ее памяти: человек, сраженный ударом дубины, силился подняться и броситься на своего противника, а удары снова и снова с глухим стуком сыпались на его голову, наносимые сильной, бесчувственной рукой, эти тщетные усилия приподняться, эта упорная борьба за свою жизнь, это лицо, превращенное в сгусток крови, — вся эта сцена возникла теперь перед ее глазами.

Среди обрывков мыслей ужасные образы этого воспоминания сливались с действительностью переживаемых мучений. Она вскочила с места, сама испуганная овладевавшим ею бешенством. Стекло треснуло в ее судорожно сжатой руке и поранило ее своими осколками.

Он вздрогнул, молчание женщины обманывало его до сих пор, он взглянул на нее и понял наконец все. Как в тот вечер, в комнате, где топился камин и трещали уголья, перед ним предстал образ безумия в чертах этого искаженного лица. И, несмотря на ужас, нетерпение шевелилось в его душе.