Том 5. Двадцать первый век

Ну и они там наобедались. Завалилась чуть ли не в час ночи. Перегар изо рта. Пояс на туфлях. Женщина, называется. Я не хотела открывать. А пусть на улице ночует! Так она так билась в дверь. Так билась. Дети повыскакивали. Открываем – бабка пьяная, с цветком, с пивом, с таранкой. И давай сначала петь, а потом давай спать среди всех. Ну а наутро я все имела. Весь букет. Давление. Тошнота. Рвало ее. На дом рвало, на мебель, на родных, на город рвало. С тех пор без меня никуда. Или дома сиди, или со мной...

Нет! Нет! Слезы – платком, а рот – салфеткой. Ни черта не доходит. Слезы салфеткой, рот платком.

Кашляет в рукав. Рот так разевает, чтоб в зубе ковырять, что почки видны.

Передовиком была. Ни черта не знает. На унитазе сидеть не умеет. Ударница. Деньги ей не возвращают. Я ей кричу: «Где ты такую компанию нашла?» Не понимает даже, о чем кричу. Даже почему кричу, не понимает. А жить уже не научишь. Как не умела, так и живет.

Государству, которому всегда верить нельзя, верит. Людям верит. Компаниям верит.

«Я, – говорит, – в людях разбираюсь». Да. Пока их нет. Никто в людях не разбирается. Уж на что собака нюхом чует, а в каждом ошибается. К кому ни подойдет – все пнут.

Скольким она денег одалживала! А ей никто. Как от меня удрала – думала, поддержат. Денег дадут. Никто не дал.

Ну что? Мамка моя, кто-то дал тебе грош? Клавдия твоя золотая, куда ты бегала по субботам, что сказала?

Ну говори!..

Правильно. Дети у тебя есть, и сиди там.

Квартиру хотела продать свою ударницкую двухкомнатную. Аж тридцать два метра в обеих комнатах.

Без меня побежала, договорилась. Компанию себе подобрала.

Где эта компания теперь? Где эта квартира? Где этот нотариус? Где эта подруга? Попропадали с доверенностями, с завещаниями, с прописками.

Там теперь притон в ударницкой квартире. И ее никто не узнает.

Эта говорит: «Я хозяйка»...

Ну ложись, хозяйка, покажи, что умеешь, ударница труда...

Нет! Нет! Я говорю: салфеткой – рот! А слезы – платком! Вот. А в зубы когда щепкой, рот прикрывай!

Не тащи пальцем изо рта.

Отвернись!

Кашляешь – отвернись! Не кашляй на общество!

Ни черта не знает. Учишь, учишь...

Что мы с ней на Кипре имели! Из туалета не выходит. Воду не спускает. Стоит, кнопку ищет. Из душа сухая выходит. Не знает, где горячую воду включать. Спросить стесняется. Член горкома немытый. Из какой-то кружки себя поливает.

А арбуз как ест? Ой-ой! Весь Кипр сбегался.

Муж мой ей цепочку подарил. Чтоб что-то на ней было. Так она ее под матрац спрятала. А мы уже в аэропорт ехали, а она вспомнила, а ей плохо стало, а она не говорит, а она стесняется.

Уже думали, не дотянет до взлета.

Он сбегал, такую же купил. Сказал, что послал скоростное такси в гостиницу.

Наше спасение, что она всему верит. Если б не верила, разве они б ее в горком партии взяли?

Фу, я сказала!.. Вилку – в левой!

Сними руки со стола!

Вилку – в левой!

В левой – вилку!.. Значит, не можешь?

Значит, не ешь, пока не научишься.

Сын и отец

– Ну сынок, ну пожалуйста. Ну я очень прошу.

– Папа, прекрати! Я тебе сто раз давал ключ. Никуда я больше не пойду. И Таня никуда не пойдет. Нам надоело. Чересчур. Мы не можем по три раза в день гулять.

– Сынок, ну ты можешь давать мне ключ днем. Сынок, ну Вадим, ну дай мне ключ!

– Ну была бы хотя бы одна... Ну нельзя так. Каждый раз новая. Папа, перестань! Мы не будем тебя покрывать.

– Маме расскажешь?

– Да нет, просто дам ей второй ключ.

– Сынок, Вадим Петрович! Умоляю, я тут с двумя телками, такие продвинутые!..

– Ты что плетешь? Я твой сын.

– Ну и что? Испугал. Дай ключ, козел!

– Снимай хату. Хату снимай. Работать иди!

– Всё, наработался. Теперь вынь мне в месяц сорок долларов и положь. Гуляю.

– На сорок?

– Да, на сорок.

– А если я тебе не дам?

– На алименты подам. Ну, короче, Петрович, давай. Я б себе давно завел дубликат... Там хитроватый заусенец.

– Второй замок врублю. Хватит тебе на рассвете заваливаться. Самый сон – и тут ты в перьях, в помете, в окне… Я тебе сказал: заканчивай! Ты же в молодости так не бегал.

– Так сейчас жизнь совсем другая: женщины с ума посходили. Им чем старше, тем лучше. Слушай, они совсем не выдерживают материальных затруднений. Конечно, им есть что предложить. Но в таком количестве… И явно ниже себестоимости. Я стал поклонником рыночной экономики. Ты же меня знаешь, я долго был за большевиков. Но я им, сукам, аморалку простить не могу. Все эти разборки на партбюро: кто с кем спал… Импотенты проклятые. Аж слюни текли.

– А ты?

– И я. Я тоже живой был. Конечно интересно. Поймаешь и разбираешь. Сволочь я был, Петрович. Я, сынок мой обеспеченный Вадим Петрович, вычеркиваю сорок лет, как из тюрьмы, как со срока. Мне сейчас двадцать один год, цыпленок мой орлиный. Ты от орла произошел. Двадцать один год. Если б тогда были такие презервативы, мы б с тобой не разговаривали. Ты б меня не знал. То есть лучшего в своей торговой жизни ты б не видел.

– Так я, батяня, тут смотрю, вы все раздухарились.