— И ты хотел меня обмануть, — говорит Лина. — Выдать ту за эту? Ведь я сразу поняла, зачем ты сбежал от меня на Или! Ты вот за этой мраморной ведьмой сбежал, а совсем не за той, что нашли на Карагалинке.
— Да не сбежал я, не сбежал! — говорит он чуть не плача. — Вся беда в том, что меня там арестовали. А еще бы немного, и я бы ее обнаружил, все доказал бы, так вот ведь они помешали!
Лина стоит, смотрит на него, и лицо у нее страдающее и презрительное.
— Ну, Лина, — кинулся он к ней, — ну как же ты не видишь? Ведь это же совсем не та, не карагалинская. Это лежит, которую мы с тобой ходили смотреть на высокий берег. Ты старика-то могильщика помнишь?
Лина повернулась и пошла — он бросился было за ней, но тут Нейман очень ловко подставил ему сапог, он упал и с размаху стукнулся о пол. Боль была такая, что искры посыпались из глаз, и ему показалось: у него треснул череп.
Он и верно трахнулся со всей силой о прутья изголовья. Перед ним стоял Буддо и держал его за плечо.
— Ну и довели же они вас, — сказал он задумчиво. — Вы с вечера все бормотали, метались, а сейчас только что я подошел к вам, хотел разбудить, вы как вскочите. Э! Смотрите, ведь кровь идет. Что, не тошнит?
— Да нет, ничего, — пробормотал Зыбин. Ему было почему-то очень неудобно перед Буддо.
— Да какое же там ничего! Ну, лежите смирно!
Он вдруг поднялся, подошел к двери и несколько раз отчетливо стукнул в оконце согнутым пальцем.
— Что вы? Зачем? — вскочил Зыбин.
— Затем, что надо, — огрызнулся Буддо.
Щелкнула и отворилась кормушка — небольшое продолговатое оконце в двери (в него подают еду), — показалось четырехугольное лицо.
— Гражданин дежурный, — четко отрапортовал Буддо и вытянулся, — заключенный Зыбин набил себе во сне синяк.
Окошечко захлопнулось, щелкнул замок, и дежурный вошел в камеру.
— Это как же так набил? — спросил он подозрительно. — Обо что же?
— Да вот, об спинку, — ответил Зыбин виновато, — приснилось!
Дежурный подошел к кровати и пощупал железные прутья.
— Об эти? — спросил он деловито.
— Да.
Дежурный провел рукой по прутьям.
— Вся бровь рассечена. Запишу завтра к врачу, — сказал он и прикрикнул: — Ночью нужно спать, а не шарахаться!
— Я и спал.
— Плохо спали, если такой рог! Вот еще что врач скажет...
Он ушел, а Зыбин недовольно сказал Буддо:
— Вот теперь к доктору идти! Ну зачем вы, в самом деле?
— А затем, дорогой Георгий Николаевич, — ласково ответил Буддо, — что все рога здесь на твердом учете. Никто вам их приобрести за здорово живешь не позволит. За незаконный синячок тут сразу пять суток!
— Интересно! А какие же тут законные?
— А те, что сверху приносят! Из следственного корпуса. Вот тот носи сколько хочешь, никто не привяжется. А так чтоб вы их сами себе наставили, а потом вызвали прокурора да закатили голодовку, «требую сменить следователя, а то он меня лупит», — нет, тут это не пройдет, за этим здорово смотрят. А потом, ведь и драка могла быть! А это уж крупный непорядок, за него и дело могут завести.
— Так что же? Там бьют, что ли? — чуть не вскрикнул Зыбин.
— Нет, чаем поят с творожниками, — усмехнулся Буддо, — и плакать еще не разрешают. А будешь плакать — в карцер пойдешь.
— А что же прокурор? Вот вы говорите, что можно прокурора вызвать, голодовку закатить, от следователя отказаться.
— Экий вы быстрый! От следователя он откажется. Это можно опять-таки, если синяки незаконные. Если не дано было указание бить, а следователь проявляет инициативу и все равно бьет, просто кончить дело поскорее хочет или за красотой сюжета погнался и сует вам то, что совсем и не нужно. А против законных синяков прокурор вам не защита. Если дано указание бить — то все! Бьют, пока не выбьют все, что надо. Но это уж только там решается, — он ткнул пальцем в потолок.
— В следственном корпусе?
— Еще повыше. На седьмом небе, у гражданина наркома. Вот во дворе радио недавно замолкло, значит, уже час доходит. Если через часа два или три не будете спать — услышите сами.
— Что?
— Люди будут возвращаться с допроса. Кто придет, а кого под мышки притащат. Если проснетесь, послушайте. Это любопытно. Ну хорошо, спим.
Буддо отошел от него, лег на кровать, вытянулся, натянул до горла ужасное солдатское одеяло и почти сразу же захрапел. И лицо у него стало ясное и довольное. Чувствовалось, что он для себя все вопросы уже давно решил и седьмое небо его никак не волновало.