Том 5. История моего современника. Книги 3 и 4

Родился 15 июля 1853 года в губернском городе Житомире. Отец мой — из дворян Полтавской губернии, чиновник. Дед был директором таможни сначала, кажется, в Радзивиллове, потом в Бессарабии. Прадед, по рассказам моего отца, был запорожец, казацкий старшина. Это, впрочем, уже смутное семейное предание, факт состоит, однако, в том, что отец происходил из чисто малорусской семьи, и еще мой дед, чиновник русской службы, до конца жизни не говорил иначе как па-малорусски. Мать моя — полька, дочь шляхтича-посессора. Таким образом, семья наша смешанная, одна из типических семей Юго-Западного края, с его разнородным населением, среди которого, как мне кажется, естественное слитие шло в прежнее время свободнее и успешнее, чем в настоящее.

Первоначальное образование (не считая элементарной грамоты) я получил в пансионе В. Рыхлинского, в свое время лучшем заведении этого рода в нашем городе. Затем, поступив во второй класс, пробыл два года в житомирской гимназии. В это время отец, переведенный сначала в г. Дубно, на место уездного судьи, убитого польским фанатиком, затем перешел на службу в уездный же город Ровно, той же губернии, куда за ним переехала из Житомира вся семья. Я с братьями поступил здесь в реальную гимназию (в третий класс), в которой в 1870 году и окончил курс (с серебряной медалью). Этот небольшой городок, ныне оживившийся после проведения железной дороги, с полной точностью описан в рассказе моем «В дурном обществе».

В 1868 году (31 июля) умер отец. Это был человек строгой и редкой по тому времени честности. Получив самое скудное воспитание и проходя службу с низших ступеней среди дореформенных канцелярских порядков и общего взяточничества, он никогда не позволял себе принимать даже того, что по тому времени называлось «благодарностью», то есть приношений уже после состоявшегося решения дела. А так как в те годы это было не доступно пониманию среднего обывателя, отец же был чрезвычайно вспыльчив, то я помню много случаев, когда он прогонял из своей квартиры «благодарных людей» палкой, с которой никогда не расставался (он был хром вследствие одностороннего паралича). Понятно поэтому, что семья (вдова и пятеро детей) осталась после его смерти без всяких средств, с одной пенсией. Я был в то время в 6-м классе.

Частию казенному пособию, выданному во внимание к выдающейся служебной честности отца, но еще более истинному героизму, с которым мать отстаивала будущее нашей семьи среди нужды и лишений, — обязан я тем, что мог окончить курс гимназии и затем в 1871 году — поступить в Технологический институт в Петербурге.

Здесь почти три года прошли в напрасных попытках соединить учение с необходимостию зарабатывать хлеб. Пособие с окончанием гимназического курса прекратилось, и теперь я решительно не мог бы дать отчета — как удалось мне прожить первый год в Петербурге и не погибнуть прямо с голоду. Беспорядочное, неорганизованное, но душевное и искреннее товарищество, связывавшее студенческую голытьбу в те годы, — одно является в качестве некоторого объяснения. Как бы то ни было, но даже восемнадцатикопеечный обед в тогдашних дешевых кухмистерских Елены Павловны для меня и моих сожителей был в то время такой роскошью, которую мы позволяли себе не более 6–7 раз во весь этот год. Понятно, что об экзаменах и систематическом учении не могло быть и речи. В следующем году я нашел работу: сначала — раскрашивание ботанических атласов г-на Ж., потом корректуру. Видя, однако, что все это ни к чему не ведет, я уехал в 1874 году с десятком заработанных рублей в Москву и здесь поступил в Петровскую академию, где у меня были товарищи. Выдержав экзамен на второй курс, я получил стипендию и считал себя окончательно устроившимся; с этих пор началась новая полоса моей жизни.

Подробно говорить о ней здесь еще не время. Ограничусь поэтому внешними чертами: в 1876 году, как видно из выданного мне академией свидетельства, я исключен с третьего курса «за подачу директору коллективного заявления студентов». Я был выслан одновременно с двумя товарищами из Москвы: сначала — в Вологодскую губернию, откуда с дороги был возвращен в Кронштадт, где в то время жила и моя семья, — под надзор полиции. Год спустя мы все переселились в Петербург, где я с братьями опять занялся корректурой. К 1879 году относятся первые мои литературные попытки, и в том же году последовал арест всех мужчин моей семьи. Мы без объяснения причин были разосланы в разные места. Я попал сначала в Глазов Вятской губернии, затем в глухие дебри Глазовского уезда, откуда, опять по неизвестной мне причине, высылался в Сибирь; возвращен из Томска в Пермь, оттуда в 1881 году выслан в Якутскую область (первый случай, причина которого мне известна). Из Перми я послал в «Слово» два очерка, которые и были напечатаны. Вернувшись же из Якутской области в 1885 году — я окончательно отдался литературе, вновь дебютируя «Сном Макара» в «Русской мысли».