Том 5. Критика и публицистика 1856-1864

Из трех значений искусства, указанных в диссертации Чернышевского — передача действительности, объяснение ее и приговор над ней, — Салтыков сильно акцентирует два последних. Вместе с тем он предъявляет искусству еще одно требование, на его взгляд, важнейшее: «Каждое произведение искусства необходимо должно иметь свой результат, и результат не отдаленный и косвенный, а близкий и непосредственный». Ни у Белинского, ни у Чернышевского, ни впоследствии у Добролюбова нет таких решительных, далеко идущих формулировок, в которые облек Салтыков столь характерное для него устремление к действенности искусства, к социально-активной эстетике. Однако требование результативности искусства не следует понимать прямолинейно, как призыв к художнику находить своими средствами конкретные решения общественно-политических задач. Несмотря на очевидное тяготение к утилитарной эстетике, Салтыков далек от рецептов, низводящих искусство до служебной роли помощника в таких областях общественной практики, как государственная и административно-правовая. Салтыков вкладывает в свою формулу другой смысл. «Мы требуем только, — поясняет он, — чтобы произведение имело последствием не праздную забаву читателя, а тот внутренний переворот в совести его, который согласен с видами художника». Здесь отчетливо звучит голос Салтыкова — социального моралиста и просветителя, с его верой в преобразующую силу нравственного потрясения, вызванного правдой мысли и чувства художника — его «искренностью», требование которой признается безусловным.

От общего взгляда на «художественность» и на художника как носителя «современной мысли» Салтыков переходит к определению конкретных задач, которые современность ставит перед искусством. Важнейшая задача — «разработка русской жизни», которая должна удовлетворять двум условиям: вестись «без предубеждения» и быть «монографической»[112]. Теоретические предпосылки этих принципов заключены в отношении к «народности» — главному, в представлении Салтыкова, критерию «подлинности искусства».

Для Салтыкова равно неприемлемы как требование «исключительно национального направления в искусстве», так и противостоящие этому требованию воззрения, согласно которым искусство в качестве «достояния общечеловеческого» не должно иметь на себе ярко выраженного национального отпечатка. Эти суждения полемически направлены: первое — против славянофильских и казенно-патриотических теоретиков национальной исключительности, непосредственно же против Тертия Филиппова и его статьи о комедии Островского «Не так живи, как хочется»;[113] второе — против космополитических тенденций покойного Вал. Майкова, имя которого, однако, в данном контексте не упоминается. Здесь Салтыков продолжает, в новых исторических условиях, борьбу Белинского на два фронта, писавшего в 1847 г. по адресу тогдашних славянофилов и того же Валерьяна Майкова: «Одни бросились в фантастическую народность, другие — в фантастический космополитизм…»[114].

Салтыков ищет реалистического подхода к пониманию народности — вопросу давнему, но получившему новое значение в условиях демократического подъема второй половины 50-х годов. Главнейшим условием такого подхода является, по его мнению, необходимость осмыслить русскую народную жизнь исторически и отказаться тем самым от умозрительных представлений о ней. В этой связи Салтыков подвергает критике «идеальный» образ русского народа в патриархально-романтической утопии славянофилов. Критика эта представляет существенный интерес для идейной биографии писателя. В ней содержится первый публицистически изложенный набросок салтыковского взгляда на русскую народную жизнь (первый художественный набросок — в «Губернских очерках»). Главные положения этого взгляда или концепции Салтыков будет разрабатывать на протяжении всей последующей своей деятельности.

Основа концепции — демократизм; уже не в отвлеченно-гуманитарном аспекте «бедного человечества», как в 40-е годы, а исторически-конкретный, крестьянский, хотя и находящийся пока в его начальной стадии, поскольку представления Салтыкова о народной жизни еще лишены социально-исторической ясности и перспективы. Образ русского народа — «младенца-великана» — признается Салтыковым в это время «загадочным», многие проявления народной жизни — объятыми «мраком», хотя и начинающим «мало-помалу рассеиваться»[115]. Отсюда признание невозможности «делать какие-либо решительные заключения» о жизни русского народа и заглядывать в ее грядущее. «Будет ли она развиваться самобытно и своеобразно, — писал в это время Салтыков, — или подчинится законам развития, общим всем народам, — для нас это вопрос темный, хотя сознаемся, что последнее предположение кажется нам более основательным»[116]. Признание это имеет, возможно, в виду не только славянофилов, но и сторонников герценовского «русского социализма», с их верой в особые, самобытные исторические пути России, в особую роль крестьянской общины.