Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца

Бабушка только было окунула полынный веник в воду, чтобы избу подмести, но, услыхав досадные слова, веник опустила.

– Ты еще мал, Вася, на тебя мы работаем, а когда свое наживать сам будешь, то свое будешь беречь от воров и сам же будешь всем говорить: «Своя рубашка ближе к телу».

Вася эти слова не сразу понял и своими большими серыми глазами удивленно глядел на бабушку. И когда бабушка успокоилась и подняла мокрый веник, Вася наконец-то стал разбираться в странных словах.

– Бабушка, – сказал он, – ты говоришь, что у нас воры?

Арина Павловна немного смутилась: это не было в ее правилах выступать так резко против колхоза. Она не совсем свободно засмеялась на слова Васи и ответила:

– Ты, Вася, выпей-ка молочка да сбегай туда в колхоз, погляди, как они там лошадей распределяют. Вася ответил очень серьезно:

– Я, бабушка, все, все просмотрю.

Выпил молока и убежал.

Вася был мальчик, еще свободный от школьных занятий, и вместо школы каждый день уходил в колхоз и там пропадал до обеда, а вечером часто бывал на собраниях и вместе с матерью возвращался домой. Но в этот раз даже и обедать домой не пришел и вернулся только уж к самому вечеру.

– Явился! – встретила его бабушка. – Что так долго пропадал?

– Как так долго? – ответил Вася. – Ты же, бабушка, сама мне велела воров поискать.

– Что ты, что ты! – отмахнулась бабушка.

– Чудная ты, бабушка, сама сказала, а теперь струсила – и на попятный двор. А я дело это не оставил и прямо прибежал в кладовую, набрал себе в подол картошек и стал считать, сколько весов кладовщик на телегу накладывает: у него десять килограмм, а у меня одна картошка.

Вдруг он подходит ко мне и спрашивает: «Что ты делаешь?» Я отвечаю: «Ничего не делаю, а только проверяю твои весы». Как он схватит меня за шиворот и выкинул вон из кладовой совсем и с картошкой. А я подобрал картошку, стал подальше и считаю: он десять килограмм, я одну картошку. Он мне грозит кулаком и ругается, а я ему тоже кричу: «Ничего ты со мной не сделаешь, а тебя я учту!»

– Дурачок ты! – сказала бабушка.

– Нет, ты послушай, что дальше-то было! Приходит председатель, услыхал, как ругается кладовщик: мешок на телегу, а мне кулак.

«Ты что это, мальчик, бузишь?» – спрашивает меня председатель.

«Да вот, – говорю, – бабушка Арина прислала меня поглядеть, какие у вас распорядки и нет ли воров».

Бабушка всплеснула руками:

– Так и сказал на меня, и язык у тебя не отнялся?

– Нет, бабушка, язык у меня не отнялся, и ты напрасно все трусишь: председатель на мои слова засмеялся и велел тебе кланяться. «Умная, – сказал, – у тебя бабушка, за нами надо глядеть и глядеть».

Тут бабушка вся закраснелась, как молоденькая, голову запрокинула, обеими ладонями закрылась, потом вытерла рот рукавом.

– Ну и боец! – сказала она. – Все ребята мои были смирные, в кого же ты вышел?

– Это не все, бабушка, – сказал Вася. – Председатель велел передать тебе слова: «Хорошая жизнь даром не дается».

– Золотые слова! – сказала бабушка. – У нас тоже это народ говорил: «Без труда не вынешь и рыбки из пруда».

Слезы выступили на глазах у старушки. Невидящими глазами она глядела на Васю, а сама назад ушла, к своему первому, Саше, и от него вернулась и большим глазом поглядела на Васю. Есть что-то Сашино в Васе, но не все. И так всех сыновей померяла с Васей, и все в чем-то были сходны, и что-то все-таки у внука глядело свое, небывалое. Под конец бабушка хотела Васю вывести из отца его, Никиты, но тут уж у нее вовсе ничего не вышло: отец Васи был тише всех ее сыновей.

Тогда-то вот и сделалось лицо у бабушки таким покинутым, таким жалким, как бывает в иные минуты у всех стариков и отчего тогда у нас, молодых, сжимается сердце; в эти минуты старики, скорей всего, вынужденные расстаться с бывалым, предчувствуют небывалое…

– Что с тобой, бабушка? – схватился Вася.

– Ничего, ничего, Вася, – ответила бабушка, – это с нами стариками, бывает. Не могу я понять, откуда ты такой храбрый взялся, у нас в роду таких не было.

– Чудная же ты, бабушка, – сказал Вася, – отец на войне, мама весь день в колхозе на работе, ты дома сидишь, на собрания не ходишь, ничего не видишь, – кому же, как не мне, вам помогать?

Только хорошего сначала не вышло у меня с кладовой, и не за что тебе меня хвалить. Вот иду я после того в конюшню и вижу: там в стойле торчит одна лошадка. Скорей бежать, искать бригадира! Уж я бегал, бегал, куда ни приду, и везде говорят: «Вот сейчас только был и ушел». Настиг я его в картофельной яме.

«Товарищ бригадир, – говорю ему, – у меня отец на войне, мать в колхозе работает, бабушка дома сидит, старая, огород наш личный на горушке обсох и пылит, велите нам лошадь дать вспахать огород».

«Погоди, мальчик, – отвечает бригадир, – вот ослобонится лошадь, я тебе дам».

«Там у вас, – говорю, – есть одна в конюшне».

«Та, – говорит, – хромая, ее заковали». – И ушел.

А я обратно в конюшню и вижу, этой лошадки в стойле уже нет, уже и след простыл: вот какая хромая! Что тут делать! Сильно я рассердился и пошел к председателю.