Том 5. Литургия мне

Новый замысел, таким образом, перевернул и поставил вверх дном все, что мы до сих пор знали о Дульцинее-Альдонсе. Слившись с Лилит, ни к какому увенчанию красоты, побеждающей смертью жизнь, Дульцинея сразу же и немедленно не стремится. Она делает свое дело, вовсе не разрушающее жизнь, а работает ей же на пользу. Она склонилась перед жизнью и перед жизненной любовью, постоянной и законной. В тех сценах, когда Лилит целует загорелые ножки бегающей босиком Кати, и после, когда Катя возвращается к Михаилу уже нарядной дамой, опять становится перед ней на колени, такой скромной, покорной и покладистой стала Дульцинея. Ничего не осталось от гордости ее в прологе к «Победе смерти», когда она говорила о королеве Ортруде: «Это – Альдонса! Глаза ее тусклы, и голос чрезмерно звонок»; дочь ее рабыня, Альтиста, не насмехается больше над законной королевой Бертой: «Красавица! Смотри, король, какой у нее большой рот! Какая она рябая! И одна у нее нога длиннее другой!» Теперь красавицей предстала перед нами противница Лилит-Дульцинеи – Катя. Прекрасна Катя, и прекрасна жизнь. Законная единственная любовь восславлена, потому что она настоящая. Счастливы и живы для живой и настоящей жизни будут Михаил и Катя в великолепном, построенном для любви и счастья доме. «Заложники жизни» одержали победу и перестали быть жалкими и несчастными.

Новую пьесу можно было бы назвать «Победой жизни», если бы не мешала рискованная мораль Михаила и Кати, пошедших такими путями к своему счастью, по каким заблудиться, загубить себя, а не шествовать гордо надлежит совести.

Всякая строгость, однако, пусть в меру. Если бы повстречались и полюбили Михаил и Катя друг друга впервые уже в зрелом возрасте, когда он стал известным строителем, а она замужней женщиной, мы бы не кинули в них камня. Мы нашли бы и уход Лилит естественным. Рвет любовь оковы, которые не по ней. Чудовищными кажутся в «Заложниках жизни» преднамеренность, расчет; зачем их прежняя любовь? Зачем Михаил и Катя изменили своей прежней любви, нарушили ее права с расчетом, и кто же помогал? Мечта – Лилит. Романтизм послужил холодному расчету и в годы борьбы и заложничества. Тут главное, тут самое трудное в новом замысле – и вот это надо понять. Осмыслить надо вот этот символ, чтобы проникнуть в мысль драмы. Автор говорит нам теперь уже не то, что раньше, совсем все по-другому. Не зовет он в мир романтических грез, совсем не требует, чтобы презирали мы жизненный успех и реальность самой жизни. Ради этого-то и должны Михаил и Катя заставить себя поступить почти цинично. Им было предписано их создателем совершить дурное для того, чтобы после дурных поступков и дурно проведенной жизни они победили и тогда восторжествовала единая, постоянная, чуть ли не святая любовь.

И спрашивается, что же теперь осуждено: романтизм, мечта или, напротив, жизнь, действительность? Ни то ни другое. В этой математически стройной, до сухости методической пьесе сказано простое и давным-давно знакомое: победа жизни не бывает без компромиссов.

Нет хуже критики, как та, которая высказывает моральное осуждение героям, а через их голову и автору. К чему морализировать? Перед нами ведь не настоящие люди. Смешно тянуть их к мировому и сказать о них: не пущу их за порог своего дома, того и гляди недосчитаешься серебряных ложек. Образ остается образом. Катя и Михаил победили в жизни, потому что пошли на компромисс: не только они не отравились, когда полудетьми были Ромео и Джульеттой, но и дальше поступали, как требовала жизнь самыми пошлыми своими требованиями; они совсем не герои. Жалкие, человеческие, слишком человеческие Адам и Ева! Мечтают Адам и Ева, когда молоды и грезятся им подвиги. Рвутся на части их сердечки, если разбиваются мечты невинной молодости, и тогда-то возникает трагическая проблема: где победа, в смерти или в жизни? Первое решение благородно, похвально; надо склониться передними. А второе? Обернитесь на себя самих. Мы все, оставшиеся в живых, мы все многогрешные, не – герои, не – мученики, мы все, достигшие в жизни теплого угла и еды досыта! Мы все сознательно или бессознательно сказали себе: да победит жизнь. Да, так мы сказали в большом и малом и этим самым признали себя не героями.

Поистине Дульцинея была нашей Лилит, как раз такой же непризнанной, такой же живущей под постоянной угрозой, что мы прогоним ее, как только Катя-Ева-Альдонса, т. е. живая жизнь постучит в наши двери. И поистине с молодых лет были мы обручены с Катей-Евой-Альдонсой.