Том 5. Литургия мне

Имение, конечно, в упадке, – обременено долгами, не раз назначалось к продаже, но пока Рогачевым удавалось кое-как спасать имение. Теперь окончательное разорение близко, и Рогачевы мечтают выдать Катю замуж за Сухова, надеясь, что он поможет им освободить имение хоть от части долгов. Городская квартира Рогачевых обставлена старыми вещами, вывезенными из имения, дорогими и интересными. Нет нагромождения вещей, и вся обстановка обличает хороший, строгий вкус.

Катя выросла, похорошела. Ей уже двадцать лет. Она – сильная и здоровая девушка. Теперь она обвеяна мечтами и все время находится в мечтательно-эротическом настроении. Она уже не такая смешливая, как прежде, но все еще веселая и жизнерадостная. Ей жалко родителей и хочется спасти имение, но она верит в победу свою над жизнью.

Михаила она любит по-прежнему нежно. Темная страстность томит ее, но сближения с Михаилом она боится, – боится помешать ему стать сильным и свободным, истинным господином жизни.

Посредине комнаты Катя стоит одна. В ее руках красиво переплетенная книга – собрание стихов Зинаиды Гиппиус. Стоя лицом к только что раздвинувшемуся занавесу, Катя говорит, читая название стихотворения:

– «Любовь – одна».

Прижимает открытую книгу к груди и смотрит прямо перед собою. Мечтательная и немного испуганная улыбка на ее губах, и кажется, что стена перед нею развеялась и что она глядит в глаза многих, в темноте широкого театра ожидающих ее слов. Потом она опять поднимает раскрытую книгу и медленно, громко читает волнующие ее слова:

Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь  –  одна.

Мы негодуем, иль играем,

Иль лжем,  –  но в сердце тишина,
Мы никогда не изменяем:
Душа одна,  –  любовь одна.

Однообразно и пустынно,

Однообразием сильна,
Проходит жизнь… И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном  –  бесконечность,

Лишь в постоянном  –  глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И все ясней: любовь  –  одна.

Любви мы платим нашей кровью,

Но верная душа верна,
И любим мы одной любовью…
Любовь одна, как смерть одна.

II

Рогачева(ничуть не изменившаяся за эти годы, выходит и говорит Кате). Я думала, Катя, ты с кем-нибудь разговариваешь. А это ты стенкам стихи читаешь. Нашла занятие!

Катя(смотрит на мать, словно разбуженная, и говорит). Каким стенкам? Разве там стена?

Рогачева. А что же там?

Катя(мимо стен комнаты, всматривается во что-то, чего не видит ее мать, делает широкий жест и говорит). Там люди, там жизнь!

Рогачева. Ну, пусть там, за стеною, люди, – нам-то что до них! Много их, всяких людишек.

Катя рассеянно улыбается и опять стоит молча, не глядя на мать, всматриваясь во что-то далекое, – и кажется, что раскрываются перед нею неизмеримые дали жизни.

Рогачева(бестолково и взволнованно мечется вокруг нее, заходит то с одной стороны, то с другой, старается заглянуть в Катино лицо сбоку, но почему-то не решается стать перед нею, между ее неподвижным взором и темными ее видениями. Наконец она говорит досадливо и робко). Катя! Катя! Ну куда ты смотришь? Что ты в стену-то уставилась? Что мать пугаешь?

Катя(поворачивается к матери и говорит). А здесь мама, папа, милая старушка няня, – маленький мир. Маленький мир, но липкий. Глупое сердце привязчиво. Свой домик, свои вещицы, старые, милые, своя землица, – какое глупое сердце! Тропинки, по которым я босиком ходила, земля родная. Ах, маленький мир! Милый, тесный, замкнутый в себе. И для тебя, маленький, я должна что-то сделать, успокоить их, которые ждать не могут. Ты взял меня в плен и не выпускаешь.

Рогачева. Стихов начиталась. Ах, Катя, Катя!

Катя. Что, мама?

Рогачева. Ты, Катя, похорошела, выровнялась. Тебе замуж пора выходить.

Катя. Скучно, скучно, мама! И ты, мама, и отец, оба вы теперь только об этом со мною и говорите.