Читаем Том 5. Мастер и Маргарита. Письма полностью

Том 5. Мастер и Маргарита. Письма

Бориса, конечно, выписали. Вас тоже. Думаю, что обратно не впишут. Дом «жил. раб. товарищ.». Плата прогрессирует. Апрель 1½ милл. Топить перестали в марте. Все переплеты покрылись плесенью. Вероятно[332], на днях сделают попытку выселить меня, но встретят с моей стороны сопротивление на законн. основании (должность: у Боба старшим инженером служу с марта).

Прилагаю старания найти комнату. Но это безнадежно. За указание комнаты берут бешеные деньги.

* * *

Служба:

Всюду огромное сокращение штатов. Пайки гражданск. отменены. Народн. образов. оплачивается хуже всего и неаккуратно.

* * *

Цены:

Нет смысла сообщать: меняются каждый день на сотни тысяч. Перед праздником: белая мука пуд — 18 милл. Хлеб белый — 375 т. фунт, масло слив. 1 милл. 200 т. фунт.

* * *

Боб: о Вашем приезде знает. Живет очень хорошо. Много зарабатывает. Гостит отец Марьи Д.

* * *

Д. Коля живет прекрасно. Уплотнен.

* * *

Я: 1) служу сотрудником больш. оф. газеты, 2) у Боба, 3) временно конферансье в маленьком театре.

Зарабатываю (за ½ апреля)

паек + 40 милл. (у Боба) + 30 милл. газ. + конферанс. (еще не считал). В общем за апрель должен получить всего 130–140 милл.

Впрочем, сказать трудно точно. Кавардак. Меняются ставки.

Целую.

Михаил.

P. S. Посылку получил. Варе пишу.

20. Вере А. Булгаковой. 23 января 1923 г.

Москва

Дорогая Вера,

спасибо вам всем за телеграфный привет. Я очень обрадовался, узнав, что ты в Киеве. К сожалению, из телеграммы не видно — совсем ли ты вернулась или временно? Моя мечта, чтобы наши все осели бы, наконец, на прочных гнездах в Москве и в Киеве.

Я думаю, что ты и Леля вместе и дружно могли бы наладить жизнь в том углу, где мама налаживала ее. Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что лучше было бы и Ивану Павловичу, возле которого остался бы кто-нибудь из семьи, тесно с ним связанной и многим ему обязанной.

С печалью я каждый раз думаю о Коле и Ване, о том, что сейчас мы никто не можем ничем облегчить им жизнь. С большой печалью я думаю о смерти матери и о том, что, значит, в Киеве возле Ивана Павловича никого нет.

Мое единственное желание, чтобы твой приезд был не к разладу между нашими, а наоборот, связал бы киевлян. Вот почему я так обрадовался, прочитавши слова «дружной семьей»[333]. Это всем нам — самое главное. Право, миг доброй воли, и вы зажили бы прекрасно. Я сужу по себе: после этих лет тяжелых испытаний я больше всего ценю покой. Мне так хотелось бы быть среди своих. Ничего не поделаешь. Здесь в Москве, в условиях неизмеримо более трудных, чем у Вас, я все же думаю пустить жизнь в нормальное русло.

В Киеве, стало быть, надежда на тебя, Варю и Лелю. С Лелей я много говорил по этому поводу. На ней, так же как и на всех, отразилось пережитое, и так же, как и я, она хочет в Киеве мира и лада.

Моя большая просьба к тебе: живите дружно в память мамы.

Я очень много работаю и смертельно устаю. Может быть, весной мне удастся ненадолго съездить в Киев, я надеюсь, что застану тебя, повидаю Ивана Павловича. Если ты обживешься в Киеве, посоветуйся с Иваном Павловичем и Варварой, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы сохранить мамин участок в Буче[334]. Смертельно мне будет жаль, если пропадет он.

Ивану Павловичу передай мой и Тасин горячий привет.

Твой брат Михаил.

21. Н. А. Булгаковой-Земской. [Весна 1923 г.][335]

[Москва]

Дорогая Надя,

крепко целую тебя, Андрея и дитё.

Спасибо за пирог.

Очень жалею, что Вы не пришли. Я бы Вас угостил ромовой бабкой. Живу я как сволочь больной и всеми брошенный. Я к Вам не показываюсь, потому что срочно дописываю 1-ю часть романа; называется она «Желтый прапор».

И скоро приду.

У меня рука болит. Цел ли мой диплом?

Хотя я напрасно пишу эту записку:

Катюша сказала:

— Я все равно ее потеряю.

Когда я сказал:

— Ну так передайте на словах. —

Она ответила:

— Вы лучше напишите, а то я забуду.

Целую всех.

Татьяна целует, Коля Гладыревский шлет привет.

Твой Михаил.

Андрей, не сердись, что я к тебе не пришел[336].

22. Н. А. Булгаковой-Земской. [Лето 1923 г.][337]

[Москва]

Дорогая Надя,

я продал в «Недра» рассказ «Дьяволиада»[338], и доктора нашли, что у меня поражены оба коленные сустава; кроме того, я купил гарнитур мебели шелковый[339], вполне приличный. Она уже стоит у меня в комнате.

Что будет дальше, я не знаю — моя болезнь (ревматизм) очень угнетает меня. Но если я не издохну как собака — мне очень не хотелось бы помереть теперь, — я куплю еще ковер. Кстати, о ковре: портрет, на котором ты поставила крест, был не мой, а твой[340].

Целую Чижку[341].

Твой покойный брат Михаил.